Собаки и волки - Ирен Немировски
Ада, еще совсем маленькая, иногда ходила по делам вместе с отцом, маленьким худеньким человечком с грустными глазами, который любил ее и в возможности держать ее за руку находил поддержку и утешение. Ради нее он сбавлял шаг, заботливо наклонялся над ней, поправлял коричневую бархатную шапочку с ушками и большую серую шерстяную шаль, которую она носила поверх старого пальто, прикрывал ей лицо рукой, когда сильно задувало: на перекрестках улиц резкий холодный северный ветер высматривал прохожих и бросался на них с какой-то веселой свирепостью.
– Как ты? Тебе не холодно? – спрашивал отец.
Он говорил ей дышать через шаль, чтобы ледяной воздух согревался, проходя сквозь шерсть, но это было практически невозможно: она начинала задыхаться, а стоило ему отвернуться, как она ногтями проделывала дырку в ткани и пыталась поймать снежинки кончиком языка. Ада была так закутана, что представляла собой маленький угловатый сверток на худых ножках, а между темной шапкой и серой шалью видно было только пугливый и внимательный, как у дикого зверька, взгляд больших черных глаз, казавшихся еще больше из-за густых темных ресниц.
Ей только что исполнилось пять лет, и она начала замечать то, что ее окружало; до сих пор мир, в котором она жила, был ей настолько несоразмерен, что она едва осознавала, что он вообще существует: он ее подавлял. Ее это волновало не сильно больше, чем притаившееся в траве насекомое. Но она выросла и начала знакомиться с настоящей жизнью: оказалось, что огромные великаны, неподвижно стоящие у домов, с ледяными сталактитами, свисающими с усов, выдыхающие алкогольные пары (любопытно было смотреть, как они сначала превращаются в струйки пара, а затем в ледяные иголки), эти гиганты – просто обычные люди, дворники и сторожа. Еще она познакомилась с другими существами – за ними волочились блестящие сабли и казалось, что их головы теряются где-то в облаках. Они назывались офицерами. Они были страшные, потому что отец, завидев их, старался стать еще меньше и вжимался в стену, но, несмотря ни на что, она верила, что они принадлежат к роду человеческому. Она уже осмелела настолько, что у нее получалось на них посмотреть – кое у кого из них серые широкие пальто были на красной шелковой подкладке (блестящую ткань, знак генеральского достоинства, было видно, когда они садились в сани), у некоторых были длинные белые бороды, совсем как у ее дедушки.
На площади она ненадолго останавливалась, чтобы полюбоваться на лошадей. Зимой их покрывали красными или зелеными сетками с помпонами, чтобы снег с копыт не попадал на брюхо. Здесь был центр города – прекрасные гостиницы, магазины, рестораны, огни и шум; но очень скоро они с отцом опять оказывались на маленьких плохо замощенных извилистых улочках, сбегающих вниз к реке в тусклом свете фонарей, и наконец останавливались перед домом потенциального клиента.
В накуренной полутемной комнате с низким потолком пять или шесть человек, они орут как резаные. Лица у них красные, на лбу набухли вены. Они воздевают руки к небу или бьют себя в грудь. Они говорят:
– Пусть Господь покарает меня прямо здесь, если я лгу!
Иногда они указывают на Аду:
– Над головой этого невинного ребенка перед Богом клянусь, что шелк был нетронут, когда я его покупал!.. Виноват ли я, обремененный семьей бедный еврей, что его часть по дороге погрызли мыши?
Они сердятся; уходят; хлопают дверями; останавливаются на пороге; возвращаются; покупатели с притворным безразличием пьют чай из больших стаканов с серебряными подстаканниками; посредники – когда пахло выгодной сделкой, их всегда оказывалось человек пять-шесть одновременно – обвиняют друг друга в жульничестве, воровстве, в самых ужасных преступлениях; казалось, они готовы прямо сейчас растерзать друг друга. Затем все успокаивается: сделка состоялась.
Отец берет Аду за руку, и они уходят. На улице он испускает тяжелый глубокий вздох, заканчивающийся качанием головы и глухими сетованиями: «О Господи, Господи Боже ты мой!» – и в том случае, когда «гешефт» не состоялся, и все усилия и целые недели переговоров и хлопот оказались напрасными; и даже когда сделка состоялась и он одержал верх над своими соперниками. Вздыхать и сетовать надо было в любом случае: Бог был здесь, он караулил, застыв, как паук в центре своей паутины, готовый наказать любого, если он будет так тщеславно гордиться своим счастьем. Бог всегда был здесь, ревнивый и завистливый; его надо было бояться, и, воздавая ему благодарность за доброту, ни в коем случае не давать ему понять, что он исполнил все желания своего создания, чтобы он его не оставил своими заботами и продолжал защищать.
Потом они шли в другой дом, потом в следующий. Иногда поднимались до самых особняков богачей. Ада ждала в вестибюле, настолько потрясенная великолепием мебели, количеством домашней прислуги и толщиной ковров, что не смела даже пошевелиться. Она сидела на краешке стула, затаив дыхание и широко раскрыв глаза; иногда ей приходилось щипать себя за щеки, чтобы не уснуть. Наконец они возвращались домой на трамвае, молча и держась за руки.
2
– Симон Аркадьевич, – сказал отец Ады. – Я как тот еврей, что пришел к цадику жаловаться на свою бедность и просить совета…
Израиль Зиннер изобразил разговор бедняка с цадиком:
«Ребе, я очень беден, у меня десять детей, которых надо кормить, сварливая жена, теща в добром здравии, бодрая и с очень хорошим аппетитом… Что мне делать? Помогите!» Ребе отвечает: «Заведи дюжину коз». – «Но что мне с ними делать? У нас так тесно, что мы как сельди в бочке; спим все вместе на дрянном соломенном тюфяке. Мы и так задыхаемся. Куда я их дену?» – «Слушай меня, маловер. Возьми коз к себе в дом и будешь благодарить Господа». Через год бедняк возвращается. «Ну что, ты стал счастливее?» – «Счастлив? Да моя жизнь – просто ад! Если мне придется держать и дальше этих проклятых коз, я руки на себя наложу!» – «Ну вот, а теперь убери коз, и ты познаешь счастье, о котором и не
