Идущая навстречу свету - Николай Иванович Ильинский

О Гродно Владимир Николаевич слышал много, но был в нем впервые. Поэтому хотелось походить по его улицам, посмотреть. В Занеманье, где его поселили, ничего интересного он не обнаружил: грязноватые незаасфальтированные деревенские улицы, больше с деревянными домами, небольшими огородами и садами, палисадниками, лаем собак — все, как обычно. Выделялась только табачная фабрика «Неман», куда он под именем Якуба Борисовича Мамчица якобы поступил работать.

— И кем же ты там будешь трудиться? — как-то поинтересовался хозяин дома Станислав Викентьевич.

— Ах, — отмахнулся Кривичский, — спецом по хозчасти: привези то, отвези другое. — И весело засмеялся, вспоминая давно набившую оскомину поговорку: — Начальник дипа, куда прикажут, туда и тилипа!..

— Война фабрику пощадила, — сказал Станислав Викентьевич и с сожалением в голосе добавил: — И теперь продолжает травить людей… Сам-то я не курю, побаловался в детстве, но дым не глотал — не нравилось, и бросил «паровозить»… А ить начальником там был в ту пору, стало быть, из партизан!.. Крепкий человек!..

— Ну как же, знаю, — Катков Виктор! — об этом Владимиру Николаевичу майор Стриж много и подробно рассказывал, когда устраивал на работу. Трудно было Каткову, человеку, преданному Родине, но без опыта, без образования. Рабочие фабрики занимались воровством и нелегальной продажей папирос на «пьяном углу» дешевле, чем папиросы стоили в магазине. Майор Стриж даже популярную тогда среди гродненцев частушку напел, чем Кривичский для пущей убедительности, что он по-настоящему «табачных дел мастер», и воспользовался: тихо пропел хозяевам частушку на мотив популярной тогда песни «Хороши в саду весной цветочки»:

Хороша московская «Катюша»,

Еще лучше гродненский «Прибой».

Если денег нету, закури «Ракету» —

Сразу жизнь становится иной.

— Это точно, — удовлетворенный, мотнул головой Станислав Викентьевич.

Рассказывал майор Стриж, что во время боев за город главная улица Советская была сильно разрушена. Но теперь мусор убрали и улица с площадью, тоже Советской, повеселели, пыли и пепла стало намного меньше, воздух чище. Прежде улица называлась Виленской, потом Соборной, а еще Доминиканской. По-прежнему над площадью возвышался фарный костел — собор святого Франциска Ксаверия, а напротив — через площадь — на него беспомощно взирала Фара Витовта — сложенный из красного кирпича военный костел Пресвятой Девы Марии. Ходили слухи, что городские власти хотят этот костел убрать.

И недалеко, почти рядом с площадью, находилось здание разрушенного Дворца текстильщиков. Производство восстанавливалось. В огромных ящиках, сбитых из досок, все еще хранилась большая часть оборудования для тонкосуконного комбината. Возмущенный Владимир Николаевич видел, как мальчишки, отодрав доску в ящике, отвинчивали, откручивали у станков какие-то детали. Пригляделся: хулиганы откручивали медные трубки для своих самопалов. Не выдержал Кривичский — стал разгонять расхитителей народного достояния, грозя кулаками, закричал на них. Но тут же закрыл ладонью рот: что же он делает — выдает себя! Ведь он же хоть и числится рабочим табачной фабрики, однако является «отказником», если уж не целиком, то во всяком случае полуврагом советской власти. И он не милиционер Кривичский, а Якуб Борисович Мамчиц!..

Побывал Владимир Николаевич и на Скидельском базаре. Многое, что он увидел здесь, удивило его. Визжали поросята, мычали коровы, гоготали гуси. Здесь можно было купить коня, козу, свинью. И продавцами, и покупателями их были крестьяне. Молоко продавалось в бидонах, самодельный клинковый творог и сливочное масла — в мокрых тряпочках. Из сумок женщин торчали гусиные и куриные головы. По сторонам от базарной площади ютились небольшие государственные промтоварные и продуктовые магазины. В одном магазине Владимир Николаевич увидел большую деревянную бочку с селедкой — бери сколько хочешь. Продавец, словно ныряя в бочку, мочил руки в рассоле и выбирал по желанию покупателя ту или иную рыбину.

— Мне вон ту селедку с молокой, — требовала пожилая женщина, укутанная серой шалью, — и чтобы с душком…

Почему-то ценилась селедка, слегка протухшая. В магазине на прилавках возвышались горки консервов, в том числе и из крабов. Дешевую печень трески покупали в основном алкаши на закуску. На базаре был стол-столовая, на нем шустрые городские тетки без всякой санитарии продавали прямо в тарелках борщ, котлеты с картофельным пюре. В ноздрях защекотало от вкусного запаха: не обед живота ищет, а наоборот. Не вытерпел Владимир Николаевич, купил себе и борщ, и котлеты, особенно понравились котлеты в картофельном пюре. Казалось, он такое сто лет не ел! «Еду к обеду, — вспомнил он народную мудрость, — а к ужину домой приеду».

В российских и восточных областях Белоруссии Владимир Николаевич такого не видел. Там была послевоенная нищета. «Поэтому, может быть, местные крестьяне и не хотят идти в колхозы?» — невольно подумал Кривичский. Подумал и оглянулся: не подслушал бы кто, о чем он думает! Но факт оставался фактом: коллективизация на территории западных областей тормозилась. И первому секретарю ЦК КП(б) Белоруссии Николаю Ивановичу Гусарову грозила отставка именно «за срыв коллективизации». Особенно против него был настроен первый министр госбезопасности республики Лаврентий Фомич Цанава.

Домой, однако, Кривичскому в этот день не сразу удалось попасть. Он неожиданно попался на глаза майору Стрижу, Ему показалось, что неожиданно, но это была запланированная встреча. Строго-настрого им было запрещено и близко приближаться к зданию райотдела милиции. Они остановились, закурили, хотя оба папирос или цигарку с махоркой в рот не брали, но для конспирации надо и дым пускать, даже через нос. Курильщиков сближает папироса, как алкоголиков — стакан водки или даже упоминание о нем. Майор незаметно сунул в руку Кривичскому деньги, отчего тот вздрогнул и непонимающе посмотрел на коллегу.

— Здесь немного, — приподнял край левой губы Петр Андреевич — он умел это делать очень хорошо — и прошептал: — Но ты их почем зря не транжируй, то есть используй с умом…

— Смотря на что даете…

— На Занеманской стороне, как и во всем Гродно, красных фонарей над воротами ты не видел…

— Не видел…

— Красные фонари больших денег требуют, а «пьяные углы» не столь жадные, хотя… с умом, говорю, используй государственные копейки… Перекресток улиц Горновых и Лососянской знаешь?

— Да, знаю, — Кривичский потер указательным пальцем под носом. — Нос чешется — выпивка будет! Этот перекресток облезлыми домишками облеплен, а среди них, как господин среди холопов, — двухэтажный угловой дом. С его высокого парадного крыльца сверху вниз с презрением смотрит на прохожих шестиконечная звезда Давида, как глаз дракона на жертвы…

— Вот это и есть «пьяный угол» — центр всей жизни Занеманья, — подсказал Стриж. — Туда стекается, как нечистоты в отхожую яму,