Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Она слышала по радио, год назад или два, как одна женщина рассказывала, что изучала тюрьму Камп-Эст, и ДоУс еще помнит ее спокойный голос, когда она говорила, что запасы ваты и компрессов исчезают там с невероятной быстротой, и медсестра поначалу не понимала почему, в чем подвох. На самом деле, это было просто ради прикосновения, продолжала женщина, просто ради нежности. Заключенные берут вату и марлю, чтобы прикладывать себе к щекам или сжимать в кулаке. Как будто они держат птичку смешного размера, скажем колибри с красным клювиком или нежно-зеленую белоглазку, их охватывает то же чувство, желание плакать, огромная ответственность, нежность подрагивающих перышек и трепещущее тепло, которое говорит, что жизнь здесь, прямо под пальцами. Но в Камп-Эст из живой жизни есть в основном крысы, говорила женщина по радио. Поэтому заключенные заменяют королька ватным компрессом, и на несколько недель, даже, может быть, месяцев, этого хватает.
А когда не хватает, они хотят умереть.
И при достаточной решимости и недостаточном надзоре им это удается.
ДоУс обходит свои палаты.
– Как дела, Тереза?
– Хорошо.
С тех пор как ДоУс услышала от той женщины о нежности компрессов, ей снится тюрьма. В ее снах тюрьма построена из разных материалов, они остаются в руках узников, когда те хватаются за прутья решетки, трясут их и кричат. Иногда сны ласковы, а прутья сделаны из войлока и перьев. Иногда сны удушливы, прутья липнут к рукам, и кожа сдирается, когда узники хотят бежать. Чтобы отогнать страшные картины, проснувшаяся ДоУс очень быстро вдыхает и выдыхает через нос, пока они не исчезнут.
Идут часы, руки тяжелеют, подошва ног посылает глухие сигналы, а волосы стянуты уже не так туго. То, чего она боялась, случается в палате Старухи с диабетом. Пациентка жалуется, что ей сделали больно, еще до того, как ДоУс поднесла рукавичку, чтобы умыть ее. А когда ДоУс бормочет что-то успокаивающее, та хватает прядь ее волос и тянет, тянет. Сил в ее тощих руках мало, ДоУс больно, но все волосы на месте. ДоУс даже не бранит ее, она просто говорит: «Нет», твердо кладет руку женщины обратно на одеяло и продолжает свое дело. Бабушек надо любить, даже тех, что стали злыми от старости и страха смерти.
– Как дела, Тереза?
– Хорошо.
Иногда ДоУс представляет себе лица собеседниц, ответь она «Плохо», и этого ей достаточно, чтобы расхохотаться, чего, в свою очередь, достаточно, чтобы ее коллеги убедились, что задавать ей этот вопрос вполне безопасно. У Терезы всегда все хорошо. Даже когда голова горит, а руки как мешки с песком. Даже когда после долгих часов работы надо еще втиснуться в еле ползущий автобус.
Церемония приема близнецов проходит на одном из пляжей Ну. Это рядом с хижиной НВБ, но далеко от Медиполя. ДоУс бежала всю дорогу от остановки, так быстро, как только позволяют ее короткие ноги, но все равно солнце уже садится, когда она добирается до места. В сумраке полуостров кажется миром, совсем не похожим на город. Большие незастроенные пространства напоминают, что к Нумеа его привязали недавно и искусственно. Раньше, говорят холмы и серая вода, раньше, говорят скрюченные деревья и дороги, такие узкие, что кажутся едва прорисованными, раньше мы были островом, цельным, диким, и весь бетон, вылитый для ваших клиник, ваших университетов и ваших отелей, не заставит об этом забыть.
Близнецы, хрупкие, как два кустика, стоят перед циновкой, расстеленной на влажном песке. ДоУс, НВБ и Ручей по другую сторону, напротив. Брат и сестра вынимают принесенные вещи и выкладывают – это подарки. Здесь нет тканей, серебра и ямса, какие были бы на церемонии в традиционном клане. Близнецы дарят журналы, кока-колу, комиксы, стеклянные шарики, зелено-красно-желтую косметичку. Мальчик бормочет, тихо потупившись, что он берет слово и со смирением просит их принять, он говорит, что они с сестрой пришли без якорей и без мудрости старцев, и просит дать им то и другое. Он уверяет, что они уважают группу и хотят помогать, говорит: Спасибо за то, что вы делаете, я кончил. И добавляет Олети[21] в качестве заключительной благодарности.
Поскольку речь идет о юных новобранцах, слово должна взять ДоУс. В таких случаях отвечает она. Но близнецы обратились сперва к НВБ, которая хоть всегда и говорит, что лучше совершать акции, чем нести слово, однако чувствует особую ответственность за этих двоих. Вчера она вдруг сказала: я это сделаю. Поэтому она подходит к циновке, трогает каждый из разложенных на ней подарков и отвечает от имени группы:
Вы пришли, ведомые словом вчерашним и словом позавчерашним.
Кто бы ни отвечал, канва одна и та же. Сегодня, как сделала бы и ДоУс, как делает Ручей, когда приходит его очередь, НВБ рассказывает, откуда взялась группа, вписывает ее в более обширную историю, называет ее предков, обрисовывает ее важность и указывает близнецам их место в племени:
чтобы группа держалась всегда на одном поборнике,
защищенная от смут за ее границами.
Слушая ее, ДоУс чувствует, как сердце неровно бьется в груди. Когда она еще принадлежала к своему клану, истории на церемониях рассказывали длинные, и они были подлинными, уже знакомыми, уже повторенными: они связывали участников с предками и тотемами, ставили каждого на ноги и делали присутствующим. До ухода ДоУс жила в тысячелетней структуре, в почти вечном племени, которое Слово делало зримым, и бремя наследия порой давило ей на плечи, когда она стояла перед Большой Хижиной, но ни разу она не усомнилась в своем месте. Она спрашивает себя, чувствуют ли НВБ и Ручей то же, что и она,– утрату прошлого – каждый раз, когда проводят церемонию, дует ли и им в затылки сквознячок одиночества. Она наблюдает за ними украдкой, НВБ говорит, хмуря брови, с блеском в глазах, Ручей молча кивает. Они как будто недоступны сожалениям, не тронуты нехваткой, которая раздражает ДоУс. Она сосредоточилась на бессвязной истории, которую НВБ вываливает к ногам вновь прибывших. Теперь, когда у них есть только группа, нет и других предков, кроме тех, которых они выберут себе сами.
Мы выкормыши Леброна Джеймса и пастуха Давида,
потомки женщины Парихака,
мы слышали ропот Ву Тана на западе
