Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Шофер гнал как на пожар, казалось, дорога состоит из одних крутых поворотов. Встав на карачки, я пополз; в углу наткнулся на кучу какого-то тряпья. Тряпье зарычало и ожило. Рычание перемежалось замысловатой руганью, по большей части матерной.

Нас привезли, выгрузили. Тесный двор, над входом хилый фонарь освещал узкую дверь. В полоске желтого света мелькнуло лицо попутчика – в дикой бороде, он напоминал беглого каторжника.

Распахнули дверь, грубо втолкнули внутрь. Внизу, за крашеным загоном, курил милицейский сержант. На столе между самодельной табличкой «Дежурный» и переполненной пепельницей чернел массивный телефон. Именно сюда, очевидно, и поступил сигнал от встревоженных соседей Инги.

А может, не от соседей вовсе, а от ее матери? Да-да, все верно: «Я не знаю этого человека!»

Воняло казармой – сапожной ваксой, куревом и мужичьим потом. Мелкие деревенские окошки были забраны ржавой решеткой. По потолку расползались толстые канализационные трубы, выкрашенные болотной краской. На стене чуть криво висел треугольный кумачовый вымпел с желтой бахромой. Рядом из фальшивой бронзовой рамы сквозь мутное стекло глядел пытливый Дзержинский. Он напоминал хворого Сервантеса. Меня поразили часы; не сами часы – они были стандартно казенного типа, точно такие же, квадратные, в деревянном футляре, висели и в нашей школе, – поразило время. Было всего без пяти девять. С момента моего посещения буфета на автобусной станции прошло чуть больше двух часов.

Меня втолкнули в тесный кабинет, похожий на кладовку. В дальнем углу упирался в потолок коричневый сейф. В другом углу, за конторским столом из грубой сосны, сидел младший лейтенант. Пыльный и мятый, казалось, он где-то спал в своем мундире – на полу, может, на сеновале или чердаке. На подоконнике, рядом с засохшим ростком традесканции стояло чучело лисы. Зверь и при жизни был ме́лок, а сейчас выглядел совсем жалко, под стать лейтенанту. Дверь за мной захлопнули, мы остались одни. Милиционер смотрел на меня грустно и мечтательно, словно любуясь.

– Фамилия? – ласково спросил он, открывая амбарную книгу. – Имя, отчество.

– Куинджи, – ответил я. – Архип Иваныч.

Мент моргнул, поднял глаза от бумаги, шариковая ручка уткнулась в лист и застыла.

– Знакомая фамилия…

– Греческая. Из греков мы. Из крымских…

– А-а-а… – Он кивнул. – А что на конце? Ы? И?

– Ну как же? «Жи-ши» пиши с буквой «и».

– Верно-верно. Спутал. – Он поскреб пыльную скулу. – Цыц, цыган, на цыпочках – верно?

– Конечно!

– А еще: вертеть, терпеть, ненавидеть и смотреть.

– Видеть, – поправил я. – Гнать, держать, бежать, обидеть…

Лейтенант уткнулся, кропотливо выводя буквы. Его фуражка лежала на столе, рядом с мутным графином. Сквозь пегие волосы наивно розовела младенческая лысина, такая беззащитная. Схватить графин, с размаху влепить в розовую макушку, кровь и осколки – я с трудом не поддался искушению. Выхватить табельный «макаров» из ментовской кобуры, отстреливаясь, уйти в латгальскую ночь – почему нет? Гнать, держать, бежать, обидеть! Ненавидеть!!! «Я не знаю этого человека, пьяница какой-то!» Закусив до боли губу, я сжал кулаки и сунул их в карманы.

Лейтенант вскинул голову, словно услышал мои мысли. Я улыбнулся радушно, но фальшиво.

– Из гарнизона?

Я кивнул, продолжая скалиться.

– Батя – военный?

– Летчик.

– Да… – Мент задумчиво прищурил глаз. – Яйца он тебе, паря, точняк оторвет.

– За что? – Я вполне искренне удивился. – Он-то тут при чем?

– Ну как… Тебе, паря, пятнадцать суток светит за хулиганку – судимость, считай. Ему в часть «телегу» отправим, тебе в школу тоже. Его, батю твоего, ясно дело, на партсобрании вздрючат, отстранение от полетов, то да се… Он в каком звании?

Я ответил.

– Ну вот, майора ему теперь как пить дать на год-другой задержат. – Милиционер поскреб тупым концом шариковой ручки затылок. – Год рождения? Адрес?

Опьянение мое если и не улетучилось, то отодвинулось на задний план. Бесшабашный азарт сменился неясной тревогой. Тревога быстро перерастала в парализующий ужас.

Я назвал бывший адрес Гуся – нынешний его адрес на Ржаном кладбище вряд ли бы устроил милиционера. Нужно что-то было делать, что-то предпринять – срочно, срочно что– то предпринять.

– Товарищ лейтенант… – начал я без малейшего представления о конце фразы.

– Гражданин, – поправил он, впрочем, оставив без внимания лишнюю звездочку, что я льстиво преподнес ему.

– Гражданин лейтенант, а можно в туалет? – Ничего умнее в голову мне не пришло.

– Сейчас. Вот протокол закончим. Телефон какой?

– Не могу я…

Милиционер покачал головой, осуждающе, как будто я его подвел, не оправдал ожиданий.

– Горностаев! – неожиданно зычно гаркнул он. – Горностаев!!!

Дверь открылась, в нее просунулся круглолицый сержант в серой шапке с кокардой.

– Этого в гальюн проводи!

Мы вышли в коридор. Свернули у дежурного направо. Горностаев топал сзади, беззлобно подталкивая меня в спину.

– Стой! – приказал он. – Тут!

Он лязгнул дверным засовом, железным, ржавым, похожим на затвор трехлинейной винтовки. Распахнул дверь, снова пихнул меня в спину. Туалет – хотя нет, милицейскому нужнику скорее подошло бы слово «клозет» или «сортир» – был не больше кладовки. И, конечно, без окон. С внутренней стороны замка не оказалось. Горностаев с той стороны грохнул затвором. И засвистел.

Вонь стояла нечеловеческая. От хлорки першило в горле. Я выругался, плюнул в унитаз, взлохматил волосы. Что же делать? Сливной бачок, мокрый, будто потный, висел под потолком, к рычагу была привязана грязная бечевка. Я с силой дернул. Вода с веселым рокотом ринулась в унитаз. Что же делать?

В коридоре Горностаев, надо признать, весьма музыкально, высвистывал про цыганку-молдаванку, что собирала виноград. Свистел с переливами, затейливо украшая мелодию мастерскими тремоло. Я опустился на корточки, зажал лицо руками.

– Что делать?

Неожиданно меня осенило – экспромт казался совершенно абсурдным, но ничего лучше мне не пришло в голову.

– Эй! Сержант! – заорал я, пиная в дверь. – Тут женщина!

Свист оборвался.

– Где? – настороженная пауза. – Что? Кто?

– Тут у вас женщина! Голая! – крикнул я и тут же фальцетом завизжал: – Караул! Убери руки!

Я затопал-зашумел, изображая рукопашную схватку в тесном помещении. Горностаев торопливо загремел затвором. – Где?! Кто?

Я выскочил в коридор, шальной и взъерошенный.

– Где?! Где она? – Сержант сунулся в уборную. – Стоять! Ни с места!

Я дал ему под зад ногой. Горностаев охнул и нырнул в сортир. Я захлопнул дверь, воткнул засов. Вот так, вот так! Главное, чтоб не стал стрелять сквозь дверь. Из сортира донесся мат. Выстрелов не последовало.

Я понесся по коридору, свернул. На ходу заорал сонному дежурному:

– На помощь! Быстро! На Горностаева голая женщина напала! В гальюне!

– Голая?!

– Да! Совсем голая!

Дежурный выпрыгнул из-за загородки. Тщедушный, с тощей шеей, на ходу расстегивая кобуру,