Полное собрание рассказов - Курт Воннегут
Ливень за окном лавки Джо Бейна прошел.
— Вернувшись домой, — заканчивал свой рассказ Эдди, — я написал родным Зуммера. Сообщил им, что он погиб в рукопашной схватке с немцем, хотя война уже и закончилась. То же самое я сказал армейскому начальству. Я не знал названия населенного пункта, возле которого это случилось, так что поиски его тела и достойные похороны организовать было невозможно. Я был вынужден бросить его там. Если люди, которые предали его тело земле, не знали, как выглядит белье солдата американской армии, они могли принять его за немца. Или за кого угодно. — Эдди выхватил часы из-под носа у скупщика. — Спасибо, что напомнили мне их настоящую цену, — сказал он. — Лучше уж я оставлю их себе на память. Как военный сувенир.
— Пятьсот! — поспешно выкрикнул Бейн, но Эдди уже шагал к выходу.
Минуть десять спустя мальчик-чистильщик вернулся с переводом надписи, выгравированной на крышке часов. Она гласила: «Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику Генерального штаба сухопутных войск, который не успокоится, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего рейха. Адольф Гитлер».
Плавание на «Веселом Роджере»
Перевод. И. Доронина, 2021
Во время Великой депрессии Нейтан Дюран, оказавшись бездомным, обрел в конце концов родной дом в армии Соединенных Штатов. Он прослужил в ней семнадцать лет, на протяжении которых земля была для него территорией, холмы и долины — высотками и открытыми местностями, горизонт — линией, на фоне которой нельзя вырисовываться, дома, леса и рощи — естественными укрытиями. Это была хорошая жизнь, а если он уставал думать о войне, он раздобывал себе девушку и бутылку, и на следующее утро снова был готов думать о войне.
Когда ему сравнялось тридцать шесть, вражеский снаряд угодил в командный пункт, находившийся под естественным укрытием густых деревьев на территории Кореи, и взрывная волна вынесла майора Дюрана прямо сквозь стенку палатки вместе с его картами и его военной карьерой.
Он всегда считал, что ему на роду написано умереть молодым и красиво. Но он не умер. Смерть была еще очень далеко, и Дюран оказался перед лицом неведомых и пугающих батальонов мирных лет.
В госпитале человек, лежавший на соседней койке, без конца говорил о судне, которым обзаведется, когда его снова соберут по кусочкам. В стремлении обрести собственные мирные мечты, иметь дом, семью и гражданских друзей Дюран позаимствовал мечту своего соседа по палате.
С глубоким шрамом через всю щеку, с оторванной мочкой правого уха и негнущейся ногой он доковылял до верфи Нью-Лондона, ближайшего к госпиталю порта, и купил подержанный круизный катер. Там же, в гавани, научился им управлять, по предложению детишек, слонявшихся на верфи, назвал свое судно «Веселым Роджером» и направился наугад в первое плавание — к острову Мартас-Винъярд[9].
На острове он не пробыл и дня, подавленный его безмятежностью и незыблемостью, ощущением глубины и неподвижности стоячего озера времени, мужчинами и женщинами, настолько умиротворенными, что им не о чем было даже поговорить со старым солдатом — разве что обменяться несколькими словами о погоде.
Дюран сбежал оттуда и пришвартовался в Чатеме, на изгибе берега Кейп-Кода, где у подножья маяка повстречал красивую женщину. Будь он, как прежде, в военном мундире, походи он, как в былые времена, на офицера, вот-вот отправляющегося на выполнение опасной миссии, быть может, они с этой женщиной зашагали бы дальше по жизни вместе. Женщины, бывало, относились к нему как к балованному мальчику, которому дозволялось слизывать крем со всех пирожных. Но теперь женщина отвернулась от него безо всякого интереса. Он был никто и ничто. Искра погасла.
Прежний удалой настрой вернулся часа на два, пока он сражался со шквальным ветром, налетевшим с дюн восточного побережья Кейп-Кода, но на борту не было никого, кто мог бы полюбоваться этой схваткой. Когда он добрался до укромной бухты в Провинстауне и сошел на берег, им вновь овладело чувство опустошенности неприкаянного человека, чья жизнь осталась позади.
— Посмотрите вверх, пожалуйста, — скомандовал броско одетый молодой человек с фотоаппаратом, который вел под руку девушку.
От удивления Дюран поднял голову и услышал, как щелкнул затвор фотоаппарата.
— Спасибо, — весело сказал молодой человек, а девушка поинтересовалась:
— Вы художник?
— Художник? — переспросил Дюран. — Да нет, я отставной офицер.
Парочка безуспешно попыталась скрыть разочарование.
— Мне жаль, — сказал Дюран и почувствовал тоску и раздражение.
— О! — воскликнула девушка. — А вон те люди — настоящие художники.
Дюран взглянул на трех мужчин и женщину — все лет под тридцать, — они сидели на пристани спиной к волнорезу, о который, рассыпаясь на тысячи серебристых брызг, разбивались волны, и делали наброски. Женщина, загорелая брюнетка, смотревшая прямо на Дюрана, спросила:
— Не возражаете, если я вас нарисую?
— Ну-у… почему бы и нет? — неуклюже промямлил Дюран и замер на месте, размышляя: какое такое выражение было у него на лице, если оно показалось интересным художнице? С удивлением он осознал, что думал о ланче, о крохотном камбузе «Веселого Роджера», о четырех сморщенных сосисках, полуфунтах сыра и остатках от кварты пива, ждавших его там.
— Ну вот, — сказала женщина, — взгляните, — и протянула ему рисунок.
То, что увидел Дюран, было портретом крупного мужчины со шрамами на лице, голодного, сутулого и обескураженного, как потерявшийся ребенок.
— Неужели я в самом деле так плохо выгляжу? — спросил он, заставив себя улыбнуться.
— Неужели вам в самом деле так плохо? — вопросом на вопрос ответила художница.
— Я думал о ланче, а он обещает быть ужасным.
— Только не там, где едим мы, — сказала она. — Почему бы вам не пойти с нами?
И майор Дюран отправился с ними — с тремя мужчинами, Эдом, Томом и Лу, которые словно в танце скользили по жизни, казавшейся им полной веселых тайн, и девушкой, Мэрион. Он поймал себя на том, что испытывал облегчение, оказавшись в компании с другими людьми, пусть даже такими, как эти, и шагал с ними рядом почти беспечно. За ланчем четверо его спутников разговаривали о живописи, балете и театре. Дюран устал изображать интерес, но выхода не было.
— Хорошая здесь еда, правда? —