Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский
В мае на этом лугу гудел сенокос, а потом целое лето на нем нагуливали привесы телята, паслись стада колхозных и личных коров, гоготали гуси. Хотя к намеченному месту плыли по течению, лениво текущая вода, к тому же местами сильно заросшая зеленой тиной, с желтыми кубышками и редкими белыми кувшинками, затрудняла движение — весло застревало в зарослях. Однако общими усилиями друзей цель была достигнута. Ребята выпрыгнули из лодки на пологий бережок, поросший низкой шелковистой травкой.
— Ну и что? — Митька равнодушно оглядел окрестность. — Было две речушки, а стала одна… Эка невидаль!..
— Одна, но зато какая! — восхищался Тихон. — Смотри, плес как зеркало!.. А дальше река потечет мимо меловых гор, то есть почти гор… Ну, словом, мимо высоких белых берегов… Когда я с отцом ездил в Острогожск, то видел эти берега…
Виктор стоял у воды и молча смотрел вдаль. Степан сидел рядом, выставив вперед колени, и кидал в воду щепотки земли, на которые бросались стайки мелкой рыбешки. Посреди плеса резвилась плотва, высоко подпрыгивая и поблескивая на солнце серебром. Степан думал о том, чтобы придти сюда на рыбалку, особенно к вечеру здесь будет хороший клев. Тихон с минуту смотрел то на речку, то на Виктора, любуясь другом, а потом приблизился к Митьке и прочел из «Медного всадника», кивком головы показывая на Виктора:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих поли,
И вдаль глядел…
Услышав знакомые строки, Виктор обернулся и удивленно посмотрел на друга.
— Это я о тебе, — радостно улыбнулся Тихон. — Ты как-то так стоишь — ну, ни убавить, ни прибавить — император!..
— Что?! — еще больше удивился Виктор и вдруг громко рассмеялся. — Тоже сравнил!.. Мели дальше — мука будет… А вообще, не тот масштаб, Тишка!.. Перед Петром действительно расстилалась даль в будущее, уже тогда, с берега Невы, он заметил, что есть дыра в Европу, потом уж начал вырубать окно… А моя даль на кончике моего же носа и кончается…
— Да, Петр — это глыба, — заметил Степан.
— Но окно в Европу ладили простые мужики, которых царь не щадил, — вступил в беседу Митька. — Так и я мог бы чужими руками горы воротить… А как он со старообрядцами обошелся? — вздохнул он. — Ужас!
— Большая личность допускает большие ошибки, Митя… Возьми Александра Македонского, Цезаря, Наполеона — великие полководцы! А чем прославились? Захватывали чужие территории, грабили народы, лили кровь рекой, уничтожали древнюю культуру… Истинную славу заслужил наш Александр Невский, он защитил Русь от тевтонских рыцарей…
— А Дмитрий Донской? — вставил Степан.
— И этот князь глубоко уважаем, показал Мамаю где раки зимуют…
— В следующий раз, — прервал тему беседы Степан, — приедем сюда с удочками: плотвы здесь — видимо-невидимо… Смотрите, как она играет на средине плеса!..
— Ну что — нагляделись? — Митька широко зевнул. — Пора и обратно, мне есть захотелось, а мы ничего не взяли… Сюда плыли по течению, а обратно будем разгребать заросли против… Грести веслом будешь ты, Тишка…
— Почему только я? — обиделся тот. — По очереди будем, как договаривались!
— Мы ради твоей прихоти здесь — хочу увидеть, хочу увидеть! Увидел и греби обратно, а я стану по пути кувшинки рвать…
— Варьке-заике? — ехидно усмехнулся Степан.
— Да, и ей! Вот обрадуется! Спасибо, Степка, что надоумил…
Домой вернулись к вечеру, по пути Митька растерял все кувшинки: пришлось и ему браться за весло. Устали до изнеможения. Рыбак Аксен встретил их на берегу, радуясь, что лодка цела. Он частенько, пока в селе еще спали крепким сном, густой сетью ловил мельву, потом ведрами носил ее по дворам, продавая стаканами за копейки. Люди охотно, главное, почти даром брали дар речки, кидали в чугунки серебро и варили уху.
— Лодку не поломали — и на том спасибо. — Рыбак оглядел судно со всех сторон.
— Наше честное слово на вес золота! — гордо ответил ему Тихон.
— Ну-ну, — добродушно улыбнулся Аксен, принимая из его рук весло.
X
Солнце уже поднялось высоко и жгло нещадно, когда Иван возвратился домой из Красноконска. Лыкова оставили в больнице: болезнь развивалась более серьезно, чем думали прежде — открылась старая рана, память гражданской войны, истощенная же нервная система отрицательно повлияла на сопротивляемость организма. Лидия Серафимовна сама принимала больного председателя, хлопотала над ним, жалела, а Ивану сказала:
— Молодец, Иван Афанасьевич, что вовремя привез его сюда… Теперь поезжай-ка домой, ты, я вижу, устал…
Провожая Ивана, Алексей Петрович, уже в больничном халате, крепко пожал ему руку.
— Спасибо, зятек.
— За что, Алексей Петрович?!
— За все. — Председатель отвернулся, громко шмыгнул носом, лицо его посуровело. — Просто за то, что ты хороший человек. — Задумался на несколько секунд, а потом добавил: — В жизни у меня никого не оставалось, когда умерла жена… Думаешь, меня вдохновляли успехи колхоза? Как бы не так! Обычные хозяйственные дела, наши, крестьянские, только под другим названием. Я слушал лозунги, сам их выкрикивал, новые придумывал и выступал с ними перед людьми… Ну, такой, брат, порядок, по-другому нельзя. Однако больше всего будущее Дуняшки заставляло меня шевелиться. Дуська — вот моя забота и моя боль, и я был искренне рад, что у нее появился такой муж, а у меня такой зять, как ты, Иван. — Лыков умолк, внимательно посмотрел на него. — Ты уж прости меня за то, что не получилось у нас так, как я и ты хотели… Не могу же я высечь ее кнутом, как это сделали бы в старину. — Он глубоко вздохнул, лицо его приняло страдальческий вид. — Да и партбилет у меня в кармане, а это, сам понимаешь… Словом, ты, Ваня, поступай, как сам знаешь, за любой твой шаг я обиды держать на тебя не стану… Будь сам хозяином свой судьбы…
Они оба хорошо понимали, что Евдокия не у соседей и не у подруг провела ночь, все село знало, но говорить об этом не хотелось: Алексею Петровичу было неловко, а Ивану — стыдно и больно.
— Подлечусь маленько, Лидия Серафимовна обещает, она такой доктор, все свои обещания исполняет, — грустно усмехнулся председатель, — даже от смерти человека отводит… Вернусь домой, — продолжал он, — получим полуторку, и ты сядешь за руль… Ага! Это ведь первый автомобиль в нашем колхозе, и ты первый шофер! История, брат! — и глаза Алексея Петровича вспыхнули добрым светом.
Таким его и запечатлела память Ивана. А дома он узнал (донесли
