Книга Гусыни - Июнь Ли

я помнила с детства. Ради апельсинов, которые они нам приносили. Тогда мы впервые увидели эти фрукты, и я по сей день люблю апельсины – недорогие фрукты, которые всегда привносят в жизнь ощущение роскоши. Когда я заговорила об Америке с Фабьенной, она не восприняла мое предложение всерьез и резко назвала меня мечтательницей, но в тот раз она также впервые посмотрела на меня с тревогой и уважением. Почему? Потому что идея об Америке пришла мне в голову раньше, чем ей. Откуда миссис Таунсенд могла знать, какая цель для меня достойная? Она считала, что написать книгу – это огромное достижение. Возможно, для нее так и было. А Фабьенна лишь приподнялась с надгробия и сказала: «Давай начнем новую игру; давай напишем книгу». В игре никогда не было амбициозной цели.

– Существуют другие места, которые стоит посетить, – сказала миссис Таунсенд. – Места со своей историей, культурой и красотой.

♦

Вечером, прежде чем лечь спать, я написала письмо Фабьенне. Утром проснусь и первым делом попрошу портье отправить его – до того, как мы поедем на вокзал.

Письмо было коротким, примерно таким:

Ma chère Фабьенна,

пишу тебе из Лондона. Этот город такой же большой, как Париж, но я не уверена, нравится ли он мне так же сильно, как Париж. Мне сказали, что, когда наступит весна, я найду больше причин полюбить его. Миссис Таунсенд сказала, что, как только установится хорошая погода, мы будем ездить в Лондон на школьные экскурсии и посещать музеи, театры и концерты. Она купила мне больше одежды, чем когда-нибудь может понадобиться. В новой школе я буду выглядеть как куколка. А еще мы встречались с мистером Торпом, который опубликует книгу в Лондоне. Он очень высокий. Интересно, он спит в кровати, изготовленной на заказ? Может быть, когда он умрет, ему понадобится специально изготовленный гроб.

Скучаю по тебе, ma chère Фабьенна. На самом деле я чувствую себя ужасно несчастной. Миссис Таунсенд просит, чтобы я называла ее дурацким именем Касуми. Как если бы старая свинья решила, что ее должны звать Милашкой.

Жаль, что я не могу завтра сесть на другой поезд и отправиться домой.

Аньес

Запечатав письмо, я легла в постель и заплакала, уткнувшись в одеяло. Это был первый раз, когда я плакала после того, как уехала из дома. Возможно, именно это люди и называют le mal du pays[12]. Но моя тоска была не по дому. Я скучала не по месту, а по человеку.

♦

На следующий день на вокзале Ватерлоо ко мне подошел мужчина и спросил по-французски, не я ли Аньес Моро. Миссис Таунсенд разговаривала с носильщиком, а когда обернулась и увидела мужчину, выражение ее лица стало ледяным.

– Что вам нужно? – спросила она.

Мужчина сказал, что он фотограф и работает в парижском агентстве. Он слышал, что мадемуазель Моро едет в английскую школу, и хотел узнать, не против ли она, чтобы ее там сфотографировали.

– Это не ей решать, – отрезала миссис Таунсенд. Она представилась директрисой Вудсвэя и моей законной опекуншей в Англии. – Мы считаем, что не следует подвергать кого-либо из наших учениц излишнему вниманию общественности, – сказала она. – Вы же понимаете?

– Понимаю, – ответил мужчина. – И все же эти моменты путешествия мадемуазель Моро стоило бы запечатлеть.

Миссис Таунсенд покачала головой и холодно, но вежливо попросила его извинить нас, поскольку мы торопимся на поезд. Она затолкала меня в вагон. Когда я села у окна, то увидела этого мужчину на перроне. Мне хотелось улыбнуться, чтобы показать, что я не грубая и не замкнутая. Как-никак, он был первым соотечественником, которого я встретила в Лондоне. В отличие от месье Базена, который приезжал в нашу деревню, чтобы сфотографировать меня, этот мужчина был высоким, привлекательным, с красивыми глазами и чисто выбритым подбородком, и он не был таким неуклюжим, как месье Базен.

– Этот человек так просто не сдастся, – сказала миссис Таунсенд. Она сидела напротив меня и тоже смотрела, как он отвернулся.

Я промолчала. Проведя с миссис Таунсенд всего несколько дней, я уже поняла, что мы расходимся во мнениях почти по всем вопросам. Я была не в том положении, чтобы выражать ей свое неодобрение, зато у меня была возможность помалкивать. Мне подумалось, что это одна из причин, по которым я предпочитала фотографов журналистам: первые редко ожидали, что я буду что-то говорить; вторые постоянно задавали вопросы.

– Мой долг – защищать тебя от фривольностей, – сказала миссис Таунсенд.

– Однажды в нашу деревню приезжал фотограф… – начала я.

– Да, мы все видели его работы, – перебила миссис Таунсенд. – Не пойми меня неправильно, Аньес. Я не могу не согласиться с этим человеком. Твое пребывание в Англии стоит запечатлеть, но мне не нравится, что он пытался застать тебя врасплох. Ему следовало догадаться, что сначала нужно обратиться ко мне.

– Да, Касуми.

– Французы… – произнесла она. Вероятно, меня передернуло, поскольку она улыбнулась. – Я не хотела тебя обидеть. Мой отец англичанин, но моя мать француженка. У меня есть такое же право критиковать Францию, как и у тебя.

С чего бы мне критиковать Францию или любую другую страну? Но я этого не сказала.

– Вы родились во Франции? – спросила я.

– А вот это больше похоже на тебя, – усмехнулась миссис Таунсенд. – Знаю, все это тебя ошеломляет. Но ты писательница, и твой долг – проявлять любопытство ко всему и задавать вопросы.

Итак, это было еще одно, что мне следовало делать, – задавать вопросы, независимо от того, любопытно мне или нет.

Поезд дал длинный гудок. Гудок английского поезда был первым, что мне понравилось в этой новой стране. Голоса французских поездов звучали пронзительно, будто кто-то визжал. Гудок поезда, в котором мы сидели, звучал как приветствие. Я жалела, что со мной нет Фабьенны. У нее хорошо получалось подражать птицам и животным. Она легко могла бы погудеть, как этот старый и спокойный поезд.

Миссис Таунсенд спросила, удобно ли мне. Я кивнула.

– И да, Аньес, как я уже сказала, мой отец англичанин, а мать француженка, но познакомились они в Швейцарии, и именно там я родилась. Отец был директором школы-интерната, так что я, можно сказать, унаследовала свою профессию.

Я с улыбкой кивнула.

– Швейцария – прекрасная страна, и когда-нибудь тебе стоит ее посетить.

– Да, Касуми, – сказала я.

– И Суррей, где находится Вудсвэй, тоже прекрасное место. Некоторые называют его английской Швейцарией.

Если бы мне в то время дали карту, я не смогла бы найти на ней ни Суррей, ни Швейцарию. Много позже, когда я путешествовала из Франции в Соединенные Штаты, женщина на корабле сказала мне, что она из Сакраменто, Парижа