Перед праздником - Юрий Маркович Нагибин

зрения и слуха. Слух вскоре восстановился, но слепым он оставался более двух лет. Он перенес десяток операций, его возили по разным городам, и он искренне не мог понять, чего с ним так возятся. Наконец, пришел день, когда, прозревший, снова владеющий своим телом, но очень слабый, шаткий, он неуверенным шагом вышел из ворот госпиталя. Война кончилась с полгода, и те, что уцелели, жили дальше, и Степан понял, что и он должен жить дальше подаренной ему второй жизнью. Человек от природы тихий, скромный, он не заносился высоко: день прожит, и ладно. Он никогда не ждал, что судьба окажется к нему столь щедрой, что он станет и мужем и отцом семейства, что около него будут кормиться и расти трое замечательных ребят. Степан безмерно любил и почитал жену, а из всех чувств, какие он испытывал к своим детям, самым сильным было уважение. Он считал, что дети лучше, красивее, умнее и образованнее его: даже четырехлетний Витька порой ухватывал такое, до чего он, Степан, не добирался. Он был убежден, что всем этим сын обязан матери. Хотя жизнь не дала ей раскрыться, но все загнанное, потаенное в ней раскрывалось в детях, у которых будет совсем иная, прекрасная судьба. Степан гордился тем, что кормит их и одевает; сам ведь он гораздо больше обязан детям, чем они ему. То тихое, радостное удивление перед своим существованием, в каком он неизменно пребывал, шло от детей. Детям он был обязан и тем, что из укладчика шпал стал сперва кочегаром, затем помощником машиниста, а быть может, — это решится сегодня, — и машинистом. Пусть это не так уж много для других — машинист на торфяной «кукушке», — для него, Степана, это было много. Когда он работал на укладке шпал и мимо проносились скорые поезда, а спаренные локомотивы тащили длиннющие, в километр, товарные эшелоны, разве мог он думать, что поведет когда-нибудь поезд! Пусть не такой — всего только пять-шесть маленьких платформ с торфом да один пассажирский вагончик, пусть не в такие дали — всего на тридцать километров, — все же и ему сигналят светофоры: путь свободен, — и ему бьет ветер в лицо. Вырастет Колька и поведет настоящие длинные поезда — какие они тогда будут: электрические, а то и ракетные? — поведет через всю страну к самому Тихому океану, на огромных, неслыханных скоростях…

Когда Наташа прибежала домой, отец смазывал подвесной мотор, Витька вытирал машину, а мать, красная и взволнованная, куда-то собиралась. Наташа, ожидавшая, что ей влетит за то, что убежала, не позавтракав, скромно присела к столу и налила себе остывшего чаю. Мать повязывала голову новой шелковой косынкой и не обратила на нее никакого внимания. Наташа заметила, что мать сменила сапоги на высокие резиновые боты. Уж не в гости ли собрались они с отцом?

— М-ам, ты куда?.. — спросила Наташа.

— Да грех меня возьми! — громко, сквозь смех отозвалась мать, стягивая косынку на шее узлом вместе с выбившимися из пучка волосами. — На маленьких мужиков поглядеть. Сказывают, прибыли тут какие-то…

У Наташи перехватило дыхание, глаза ее сухо заблестели.

— Не ходи! — крикнула она и ударила ложкой по блюдцу.

— Ты что, сказилась? — захохотала Марья Васильевна, заправляя кофту в юбку. — Матери запрещать!

— Не ходи!.. Не хочу!.. Не ходи!.. — Выскочив из-за стола, Наташа стала теребить и дергать мать.

Она и сама толком не знала, почему ей не хочется, чтобы мать шла смотреть на «маленьких мужиков». Это был ее, Наташин мир, и она не могла позволить, чтобы мать вторглась туда. Оберегая этот свой мир, Наташа с каким-то надрывным жалобным смехом не пускала мать. Не понимая упрямой причуды дочери, Марья Васильевна вначале с хохотом отбивалась, а когда ей надоело это, с силой забрала обе руки дочери в свою большую пятерню и запихнула Наташу за стол.

— А ну, брысь! Разошлась больно! Не маленькая!.. — Быстро, покачивая литым станом, она пошла к двери.

Наташа долго сидела совсем тихо, будто прислушивалась к себе. Затем подумала: надо, чтобы отец прокатил их на новом моторе. Они промчатся мимо «принца», и Наташа будет стоять на носу, вся в брызгах и ветре, и он, конечно, посмотрит на нее, а она помашет ему рукой. Наташа кинулась к отцу и в сенях столкнулась с Колькой. Он нес что-то, завернутое в газету, верно, опять грязные черепки.

— Покажи! — сказала она властно.

Колька бережно развернул газету.

— Фу, какая дрянь! — брезгливо сказала Наташа.

Колька снисходительно усмехнулся. Это задело Наташу.

— Отдай! — неожиданно для самой себя сказала она, протянув руку к свертку.

— Вот еще! — отстранился Колька.

— Ну, Коленька, отдай! — вкрадчиво заговорила она.

Ей вовсе не нужны были эти черепки, но ее злило, что Колька так с ними носится. Ей хотелось настоять на своем, почувствовать свою власть, пусть даже брату станет больно.

На Колькино счастье, в сени вошел отец с мотором в руках, и Наташа вмиг забыла о черепках. Конечно, отец сразу согласился. Он, правда, думал, что они поедут завтра, когда на реке начнется общее гулянье, но если Наташе так хочется…

— Ужасно хочется! Ты всех уж катал: и Кольку и Витьку, — одну меня…

— Ладно, — сказал он. — Коля, ты с нами?..

Наташа хотела поехать вдвоем с отцом, но она знала, что тут ничего не поделаешь. Все же, когда отец пригласил и Витьку, она не выдержала:

— Нечего ему ехать!..

— Что-о? — сурово произнес отец.

— Его же укачает…

— Смотри, чтоб тебя не укачало, — проворчал отец. — Ну как, Виктор, едешь?

Надо бы поехать, хоть назло Наташе, да жалко бросать машину, и Витька отрицательно мотнул головой.

— Смотри, может, надумаешь, тогда беги…

Они спустились к реке. Большая лодка отца была насвежо просмолена и покрашена в голубой цвет, а по борту шла красная полоса. Отец ловко и бережно навесил мотор, молочно-белый, гладкий, с красивой надписью «Чайка».

— Пап; а «Чайка» правда самый лучший мотор? — спросила Наташа.

— Да, — подтвердил отец. — Он и стоит хорошо: тысяча триста рублей.

— Ох! — изумилась Наташа, хотя отлично знала, сколько стоит мотор.

— Как в Москву ехал, думал «Скиф» купить, — продолжал отец. — А тут выбрасывают «Чайку». Что было делать? Восемь лошадиных сил машина!..

Дети слушают, затаив дыхание. Они наизусть знают эту нехитрую историю, но одно дело, когда отец рассказывал дома, другое дело — здесь, на реке, перед самым запуском замечательного мотора.

— Ну, думаю, где наша не пропадала! — На добром лице отца появляется испуганное выражение. — И бухнул в кассу все деньги: тысячу триста рублей.

Наташа хлопает в ладоши.

— Я ведь из зарплаты ни копейки не