Парадизо - Франческа Сканакапра
– Как у Амилькаре Маркезини?
– Да. Совсем как у Амилькаре Маркезини.
– И как у Эрнесто.
Папа вздохнул.
– Да, – тихо ответил он. – Еще больше как у Эрнесто.
Я часто бывала на могиле Эрнесто с тетей, которая приходила на кладбище почти всякий раз, когда наведывалась в деревню, и каждое воскресенье после церкви. Эпитафия гласила: «Эрнесто Понти, погиб 22 октября 1944 года в возрасте 12 лет. Любимый сын. Покойся с ангелами».
– Эрнесто сейчас было бы шестнадцать лет. Почти взрослый мужчина, – проговорил папа.
– Думаешь, он так и остался бы непослушным?
– Уверен, от него всего можно было бы ожидать, – улыбнулся папа. – Хочешь познакомиться с моими маленькими друзьями?
– С какими друзьями? – Я огляделась.
– Смотри сюда. – И папа издал странный звук, что-то среднее между поцелуем и свистом, потом вынул из кармана хлебную корку и растер в пальцах.
Через секунду у наших ног собралось не меньше дюжины воробьев.
– Медленно вытяни руку и не шуми, – прошептал папа и ссыпал крошки мне в ладонь. – Теперь не шевелись и жди.
Один за другим воробьи запрыгивали мне на руку и клевали острыми клювиками. Ладони было щекотно. Как только хлеб кончился, воробьи улетели.
– Я делюсь с ними обедом каждый день, – сказал папа. – Раз с моими друзьями ты познакомилась, пойдем навестим моих родных.
Я помогла папе встать. Мы взялись за руки и медленно прошлись вдоль одной стены, читая имена и эпитафии. Солнце отражалось от высоких стен могил и высвечивало яркие пятна на гравиевой дорожке перед нами. Через какое-то время папа показал на могилу в третьем ярусе:
– Моя мать, твоя бабушка. Рядом с ней твой дед. Чуть ниже моя тетя. Мой дядя напротив них, рядом с моим двоюродным братом и его женой. А возле них отец Эрнесто, мой дорогой брат Августо.
Папа потер спину, хлебнул лекарство и проговорил:
– Я мог бы рассказать тебе что-то почти о каждом здесь похороненном. Вот что самое замечательное для родившихся в нашей деревеньке – все знают всех, и историй хоть отбавляй. Иногда я думаю записать их, но не представляю, с чего начать.
– Начни с себя, – предложила я.
– Я еще не умер. Но ты права, можно начать с себя. Когда повзрослеешь, я расскажу тебе все истории, чтобы ты их записала.
Я обвела взглядом могильную стену.
– Книга получится толстая.
Папа улыбнулся:
– Ну, малышка, зато если я отправлюсь на небеса, то недостатка в компании у меня не будет.
В дальнем конце кладбища находился маленький розарий с небольшим камнем, мраморными табличками и несколькими невысокими крестами, воткнутыми в землю.
– Это Сад Ангелочков, – объяснил папа. – Эта часть кладбища для малышей, которые ушли от нас слишком рано. Здесь хоронят только младенцев. – Папа показал на ряд серых табличек: – Вот, прочитай, если сможешь.
Я прочитала вслух:
– Одетта Понти, 1927; Орест Понти, 1928; Саверио Понти, 1932; Марта Понти, 1933.
– Это все твои кузены. Братья и сестры Эрнесто.
– Все братья и сестры Эрнесто умерли?
– Да.
– Но почему они умерли?
– Жизнь тогда была тяжелой, малышка. Куда тяжелее, чем сейчас. Многие слабые младенцы умирали.
Я стояла и смотрела на могилы своих маленьких кузенов, пока папа не сжал мне руку и не повел через розарий. Через несколько рядов от могил моих кузенов была могила более старая, помеченная ржавым металлическим крестом.
– А здесь лежит моя сестра, – сказал папа.
– Пап, я и не знала, что у тебя есть сестра. От чего она умерла?
– Она родилась мертвой, – тихо ответил папа. – А когда отправилась на небеса, то забрала с собой нашу маму.
– Как грустно.
– В ту пору это было вполне обычно. Мне самому повезло остаться в живых. Я родился слишком рано, у мамы молока не было, и меня выкормила мать Поззетти. Поэтому мы с Поззетти выросли как братья. В какой-то мере мы и есть братья, молочные братья.
Я обняла папу, прижалась к нему. Папа погладил меня по волосам, прижал ладонь к моей щеке.
– Хорошо, что ты выжил, – проговорила я.
– Да, я выжил. Но едва-едва. Могила моей сестры изначально была приготовлена для меня.
Прихожан в церкви стало заметно меньше. Порой будними вечерами дон Амброджио оказывался совершенно один. В такие дни он отправлял ризничего домой и отменял мессу. Даже на воскресной службе число прихожан таяло.
– Дон Амброджио из-за этого сам не свой, – как-то сказал папа. – Пожертвований мало. Крыша колокольни протекает, парадное крыльцо проваливается. Да и после обстрелов церковь толком не подлатали. Я предложил бы отремонтировать, но боюсь не справиться. Дон Амброджио не представляет, откуда взять деньги на ремонт. Он запросил у епархии, но все приходы в одинаковом положении. Епископ сказал, что денег поступает недостаточно.
– Дон Амброджио, конечно, жалуется, что прихожан все меньше, но я не вижу, чтобы он их как-то подбадривал, – сказал Сальваторе, поглаживая свою скрюченную руку. – От его проповедей меня через минуту в сон клонит. Под конец службы дона Амброджио никто не слушает, да и не то чтобы ему жадно внимали с самого начала.
– Тут ты прав, – кивнул папа.
– Закон же не обязывает ходить в церковь, – продолжил Сальваторе. – Люди должны захотеть пойти туда сами. Ко мне в ресторан люди приходили не только из-за хорошей еды, но и из-за хорошей компании. И в церкви люди хотят ощутить себя частью сообщества, ну и чтобы им настроение подняли. А получают лишь скучный бубнеж и жалобы, что денег на ремонт нет. Дон Амброджио должен понять, что чем интереснее будет людям на его службах, тем больше денег они захотят потратить.
– Не представляю, что сказал бы дон Амброджио, услышав, как его церковь сравнивают с рестораном, – усмехнулся папа.
Сальваторе пожал плечами:
– Пища духовная и пища телесная не так уж и отличаются.
– И что ты предлагаешь?
– Устроить что-нибудь, объединить прихожан. Например, какой-нибудь праздник.
– В Санта-Кларе проводят ежегодный крестный ход, – напомнил папа.
– Ах да. Я и забыл про крестный ход. Большинство жителей деревни в прошлом году про него тоже забыли! Участвовало, наверное, человек тридцать, сплошь старики. Молодым неинтересно дважды обойти пьяццу за статуей святого.
– Уж наверняка нет.
– В Неаполе во время летних праздников на улицах не протолкнуться. Пьеве-Санта-Кларе не помешает развлечение. Нужен праздник, ярмарка, хорошее угощение, а вечером танцы. И салют. Что-то такое, что понравится всем, и молодым и старым. Весельем нужно объединить людей. А не просто