Акбилек - Жусипбек Аймаутов
Уселся поудобней Алдекей и принялся перебирать кусочки, какие еще помнил из пове ствования «Арон Ра-шид». Затем перешел на «Аз Жанибека», «Оратора Жиренше» и «Правителя Лукмана». Извлек с натугой из наследия этих мудрецов полезные наставления, сколько память позволила, и, надо сказать, его труды не пропали даром. Удрученный своей незавидной судьбиной, аксакал Мамырбай воспрял духом, оторвался, наконец, от постылого своего бытия и настолько оживился, что решительно велел слугам:
У-ай, позовите-ка мне того чабана! Для такого гостя пусть выберет и зарежет барашка понежнее. У пожилых людей свое здоровье, и мясо должно быть по зубам.
Алдекей же вытянул из потертого голенища табакерку из рога для насвая, вытряхнул на ладонь, что в ней осталось, и принялся разминать зелье ногтем большого пальца. Заложил табак за губу — на один зубок. Теперь как ни встряхивай табакерку, как ни выбивай табак из рога — ничего, впрочем, можешь ею, штучкой, еще постучать, стучи на милость.
Ты бы приготовил насвай, чего пепел зря на улицу-то вываливать, — отдал распоряжение старому другу Алдекей.
Не пепел из очага один, конечно, составляет опьяняющую смесь для закладки за губу, туг и табак отличный нужен, и пепел к тому же от сгорания саксаула, да еще два-три вещества. Все так и подай Аддекею! Но как отказать человеку, для которого готов был зарезать даже ягненка?
Не так уж и много нынче гостей, для которых хозяева кладут под нож такую скотину, если не считать милиционеров, агентов ЧеКа или волостных. Но мы не о тонкостях забоя скота, а о нюхе Адцекея не только на мясо и насвай, а на нечто еще более важное. Так что имел все основания важничать Алдеке. Вчера, правда, накормили его одном доме перележавшим вяленым мясом, весь живот так и скрутило, к счастью, не лишился дара грязно браниться — еле отругался по дороге от вцепившейся в его кишки смертушки.
Алдекей, набросив на свои плечи обшитую темным добротным сукном по рукавам серую шубу аксакала Мамырбая, натянув на голову его же меховую шапку и подвязав ее тесемки под подбородком, принялся чаевничать со всем своим удовольствием. Акбилек, видя, что угощают гостя со всем уважением, заварила самый лучший сорт чая и сладости выставила дорогие. Достаточно для гнусных размышлений одряхлевшего Алдекея: «Сладкой бабой оказалась дочка-то аксакала. Жаль только, что русские попользовались ею!»
Напившись чаю и отогрев старческую ломоту в костях, Алдекей принялся смешить всякими байками вдовца, надо же было как-то отработать отправленного на заклание барашка. И пока варилось мясо, рот его не закрывался. Высказался и вот о чем особо:
— Как бы детишки ваши, аксакал, не зачахли без материнского присмотра, надо бы вам ради них найти себе половину.
Аксакал взглянул в сторону Акбилек и сказал:
— Ох, Алдеке! Какой прок брать на старости лет бабу?
В его ответе угадывалось послесловие: если, мол, я и женюсь, то не по своему хотению, а лишь подчинившись благим советам сострадающих людей, сосватайте, что ж, подчинюсь. Неловко все же перед детьми выискивать самому себе женку!
— Е, о чем это вы? Вы еще крепко стоите на своих ногах. Хоть я и беззубый, а со своей Салимой сплю только в обнимку. Скажу вам, без бабы — живешь абы как, — и давай нести подобные поощрительные прибаутки. — Кто вам больше нравится, а? Девушку взять вам вроде как не годится. Девица, как птица, порхать ей ловко. Для вас в самый раз подойдет какая-нибудь работящая вдова, — и принялся перебирать имена овдовевших женщин.
Как угадал затаенные помыслы аксакала.
После утреннего чаепития аксакал уединился с Алдекеем в углу сарая, и они о чем-то с ним долго переговаривались. О чем, ну кто ж его знает? Лошадь Алдекея уже стояла перед воротами оседланная, наконец аксакал велел работникам:
— Эй, подсобите-ка Аддеке сесть в седло.
Приехал Алдекей и уехал, но случилось чудо: аксакал стал относиться к дочери так, словно
ничего с ней не произошло. В его голосе появились теплые нотки, когда он заговаривал с ней по хозяйственным и иным делам: «Дорогая, сделай это, а то так сделай!» Акбилек ожила, и отец для нее словно восстал из мертвых. И еда ей теперь впрок, и лицом посветлела.
Тают ломкие веточки изморози на оконном стекле и стекают слезливыми капельками. В лужице на подоконнике плавают ледяные мухи. Зимнее солнце протянулось белыми лучами к молитвенному коврику, расстеленному в глубине комнаты. У окна сидят и шьют, склонив головы, две молодые особы, секретничают. Одна из них — Уркия, прикусила синий лоскуток и вытягивает из него нити. Акбилек же, разложив маленький камзол на коленях, пришивает к нему серебряные пуговицы. За их спинами в углу комнаты маленькая лохматая Сара рывками выкраивает ножницами платье для куклы. Акбилек обернулась к ней и позвала: «Иди ко мне, дорогая!» Сестренка подошла и встала ровненько перед ней. Акбилек надела на нее сшитый камзол, расправила, потянув за подол, разгладила грудку. Малышка рада новенькому камзолу. И старшая сестра довольна своим шитьем. Улыбаются друг другу. Радость переполняет девочку, и она бросается на шею красивой сестре, крепко-крепко обнимает. Акбилек поцеловала ее в щечку и велела: «Дорогая, носи аккуратно, не испачкай!» Как ей идет расшитый камзол!
Только лицо Уркии бесстрастно, покашляла. Смотрит на личико Сары, нежное, как цветочек, и в груди у нее, медленно поднимаясь, шевелится боль. «Ох, жизнь! Мне ведь немного надо, вот такое бы лохматенькое существо, и какое счастье! Что еще на свете может быть дороже и слаще, чем ребенок? Проклятая жизнь — торчишь, как дерево без единого листочка. Деревяшка. Ни цветка, ни плода, за что ей не дано шить такие камзольчики? И она бы украсила их бле стящими пуговичками да застежками. Так бы и обняла, так бы и прижала к груди так любила бы, что съела бы прямо такого птенчика! Когда же проклятая ее утроба оживет, когда исполнится ее желание? Ой, прелесть материнства, ай! И от чего горячка у меня такая, не простудилась ли?»
Заговорят при Уркие о детях, так она сразу больна становится, нет сил слышать, кусочек мимо рта. Увидит беременную, так все ее пустое нутро вздувается до разрыва. «О чем еще можно мечтать?» — думает она. И
