В деревне - Иван Потрч

В церкви я был только наполовину — слушал, но не слышал проповедь, — в голове колом засело: почему Хана не захотела меня узнать? Даже поздороваться не захотела, обернулась, пронзила взглядом — будто я учинил бог весть какое злодейство. Загудел орган, на хорах запел детский голосок, и у меня по коже пошли мурашки. Месса была пятая, кругом царило радостное оживление, колокольчик у алтаря весело звенел, люди преклоняли колени, осеняя себя широким крестом, — только я один стоял под хорами, как какой-нибудь старец, и не знал, как мне опуститься на колени без того, чтобы не задеть кого-нибудь ногой, и как перекреститься без того, чтоб не зацепить соседа локтем и чтоб меня самого не толкнули. Я чувствовал свою неловкость. Перед самым концом, когда орган грянул в полную силу, я начал полегоньку пробираться к выходу и вышел, прежде чем смолк последний хорал, да, чтобы одному спуститься от церкви, обойти замок и направиться к Гомиле.

В конце концов, я пережил бы и эту выходку Ханы, перенес бы, как прежде переносил ее острый язычок, если б корчмарка — а мне именно так показалось — не поджидала меня. Заходить в корчму я не собирался, но она стояла на веранде, и неловко было миновать ее молча, коль скоро мы поздоровались. Да и негоже ей думать, будто я избегаю людей.

И лишь позже меня осенило, какой смысл она вложила в свой вопрос:

— Что там у Топлеков?

Я сжал стакан с вином, отхлебнул глоток и в свою очередь спросил:

— А что там может быть?

И пристально на нее посмотрел.

И в самом деле — что там могло быть? Люди ж не ходят в окна подглядывать? И кому какое дело, что там у Топлеков!

— Смотри, Южек, — произнесла корчмарка с таким видом, будто ей все нипочем, но свое высказать она должна: — Смотри, как бы тебе из-за баб собственной земли не лишиться.

Я еще раз посмотрел на нее с любопытством и озлоблением — ей-то что за забота? Я и прежде недолюбливал эту тетку за ее фокусы — все-то ей требовалось знать! — и потому собрался было спросить, а как у нее обстоят дела с женихами для дочерей Плоя от первого брака, неужто ни одного нет на примете?

— Кружатся всякие жучки вокруг домика, — не дала мне опомниться Плоевка, очевидно я смотрел на нее дурак-дураком, — каждую ночь прилетают.

Теперь уж я смотрел на нее во все глаза.

— Марица, похоже, столковалась с Хрватовым, — не спеша говорила она и пояснила: — Он-то наверняка к себе девку не примет, у них ртов много, — чтоб я уразумел, в чем дело.

Парня Хрватовых я знал, он был из Врбана, из другого прихода, безземельный.

— Детские игры! — ответил я, махнув рукой, осушил стакан и собрался восвояси. Эта новость о Марице могла оказаться верной — сестра была тихоней перед людьми, но, стоило ей что-либо вбить себе в голову, она достигала своего во что бы то ни стало, это-то я знал, поэтому из упрямства очень даже запросто могла и замуж выскочить. А тут откуда-то взялся сам корчмарь и встал рядышком, опираясь на стол.

— Ты гляди, Южек, — предостерег он меня, — как бы тебе Топлечки глаза медом не замазали!

Только это и сказал — и засмеялся. А мог бы и зарыдать — из-за своих девок, что торчали в дверях и не сводили с меня глаз, когда я шел мимо.

Судя по всему, о Хрватове и Марице говорили правду. Когда я порасспросил Топлечку, она сказала:

— Хрватов — парень старательный, пускай девка за него идет.

Я ошалело посмотрел на нее — это было после ужина, назавтра после стефанова дня.

— Господи, да пусть идет, в доме мужик будет, чтоб Штрафелы и духу близко не было! — продолжала она, и я понимал, что она одобряет эту свадьбу, а она тут же начала поправлять свои волосы, хотя никакой нужды в том не было.

Кажется, я слова не вымолвил, а про себя подумал: «Да ведь она хочет, чтоб кто-нибудь к нам пришел и меня выпер», — и вдруг испугался этой мысли. И у меня словно кончились силы терпеть, и впервые с тех пор, как пришел к Топлекам, я почувствовал, что сам себе становлюсь ненужным и докучным. А было это как раз под старый Новый год и утром Туника принесла мне «Драву», целую пачку, — к вечеру не осталось ни чинаря: такого со мной прежде не случалось, так много я раньше не курил.

Да, не было у меня больше сил. Вечером, покончив с делами, снял я фартук и повесил его на гвоздь.

— Пойду своих проведать.

— Ай что случилось? — спросила Топлечка, притворяясь испуганной.

Происходило это в кухне, и Туника стала потише и помедленней размешивать корм для свиней.

— Чему случиться? — ответил я. — Просто хочу в праздник своих проведать.

— Ну сходи, — согласилась Топлечка и, помолчав, добавила: — Только побыстрей возвращайся, чтоб нас с Туникой не слопал кто. Не знаю почему, а страшно мне что-то.

Туника затихла. Выпрямилась и вполголоса, словно про себя, сказала:

— Вот именно — слопал…

Она толкла картошку, и та громко чавкала, брызги разлетались во все стороны, и девушка то и дело стряхивала их с руки.

Дома не оказалось ни Марицы, ни Ольги. Мать сидела в углу за печью, в темноте, перебирала четки — точь-в-точь покойная бабка.

— Вы одна? В темноте?

— Одна. Молюсь я.

Я вытянул вперед руку, чтоб не свалить какой-нибудь стул, и пробрался к скамье у стола.

— А ты иногда молишься?

— Ну, — досадливо пробурчал я, задетый таким вопросом — не исповедоваться же пришел. — А эти две где?

— А где им быть? О господи, да ведь праздник! Все с ума посходили.

— Ну да, им-то, конечно, надо нос совать в чужую кастрюлю. Куда они ушли?

— Куда? — Тон у матери был