Лиственницы над долиной - Мишко Кранец
Мирко стискивал губы, щурился. Он не сомневался в ее словах, именно поэтому он и выбрал такой путь. Он спросил скупо:
— Где ребенок?
Она все еще боролась сама с собой, дышала неглубоко, прерывисто и не отрываясь смотрела на Мирко, лишь мимолетно глянув куда-то мимо Петера Заврха. Потом повернула голову к окну, к золотому утру, которое вместе с восходящим солнцем уже царило на дальних горах. И произнесла едва слышно, но отчетливо:
— Внизу, под окном.
У Петера Заврха перехватило дыхание; Мирко, не мигая, не спускал с нее глаз. Потом пошевелился и сказал:
— Ну, пойдем!
В последний раз ее душа воспротивилась, словно не понимая, как может она подчиняться этим страшным законам. В безмолвном прощании Минка склонила голову перед Петером Заврхом, прошла мимо смертельно бледных мужчин: мимо активиста Алеша, мимо художника Якоба, мимо Раковчева Виктора. Онемев, они на какое-то время застыли на своих местах, затем кинулись к Петеру Заврху, ожидая, что он откроет им тайну. Но тот молчал, прижимаясь лицом к стеклу, его взгляд был устремлен куда-то вдаль.
Несколько минут спустя они увидели под окном небольшую группу людей; казалось, они провели там всю ночь. Кто-то уже раскапывал клумбу под окном. Минка Яковчева стояла на тропке между клумбами и смотрела на город, на высокие фабричные трубы, мимо которых она когда-то ходила. Невольно подумала, что те четверо, в комнате, сейчас смотрят на нее, как фабричные трубы — на город. Они и правда стояли, пристально смотрели на людей, и им казалось, что женщина в сером костюме и берете на густых волнистых волосах им незнакома. Рядом с ней стоял парень из управления в сдвинутой набок шляпе, в легком застегнутом плаще.
Петер Заврх прикрыл глаза рукой, увидел, как на клумбе среди вскопанной земли мелькнуло что-то розовато-белое. Алеш Луканц опрометью кинулся из комнаты, за ним вышел на одеревеневших ногах художник, только Виктор стоял, прислонившись к стене. Дядя взял его за руку, Виктор вначале упирался, но потом пошел за ним из этой несчастной комнаты.
На дороге стоял автомобиль. Пришлось подождать, пока люди отойдут от клумбы. Кто-то нес ящик. Подъехала еще одна машина, и люди стали в нее садиться. Подобная организованность поразила Алеша. Он рванулся к Минке, которая шла рядом с Мирко. Она очень изменилась, не только потому, что на ней был этот серый костюм, а на голове берет и коричневая сумочка под мышкой, — нет, у нее что-то в лице изменилось. Но беспокойства заметно не было. Алеш смотрел на нее из-под полуприкрытых век и видел ее как будто сквозь пелену и ему казалось, что это прежняя Минка, девочка, которая прибежала спасти его.
— Минч, Минч! — с болью закричал он, пытаясь схватить ее за руку. Мирко помешал ему. Минка лишь на секунду замедлила шаг, не глядя на него, и подняла голову.
— Минчек! — звал Алеш. — Что случилось?!
Она стиснула губы. Подошла к автомобилю и села, как будто собиралась на прогулку.
— Минчек! — Алеш кинулся к автомобилю. — Я приду. Минч, я приду… я найду тебя…
Мирко даже не посмотрел на Алеша. Он с треском захлопнул дверцу, автомобиль зарокотал и помчался к центру, за ним направился и второй. Алеш безмолвно смотрел им вслед. Он ничего не понимал. У него возникла мысль пойти в райком, к секретарю, но он не мог обдумать ее до конца. За его спиной стоял Яка, глубочайшее разочарование было на его лице. Он взял Алеша за руку как раз в тот момент, когда тот намеревался броситься в райком, и, словно угадав его мысли, сказал с усмешкой, на этот раз относившейся к нему самому, непутевому художнику Якобу Эрбежнику:
— Слишком рано, Алеш. Люди из райкома еще не встали. Кроме того, если я не ошибаюсь, сегодня воскресенье. А райкому спешить некуда — они ведь не собирают налоги. Завтра, послезавтра, когда напишут несколько тысяч протоколов, дорогой Алеш. — Он взял Алеша под руку — тот не сопротивлялся — и сказал тепло, с нескрываемой болью: — Пойдем отсюда. У Виктора, нашего несчастного соперника, есть дядюшка и Раковица; у него — усадьба, у дядюшки — приход. А нам с тобой, сдается, один путь — в трактир. Надеюсь, что на этом наши несчастья кончатся, для трех дней их было более чем достаточно. — И как будто в поисках самых ближайших целей, вспомнил о чем-то важном: — Воскресенье, те, кто не ходят к мессе, отправляются на экскурсии. Я пойду в горы, к Петеру Заврху. Хочется поваляться на травке, на солнышке. Кроме того, в Урбане мое барахло и кое-какие наброски. Ни к чему оставлять это там. Вряд ли бедный Петер в его возрасте начнет малевать. А если он откажется от Раковицы, то надоест даже любимому богу со своей бессонницей и болтовней.
Священник Петер Заврх стоял перед домом. Он держал Виктора за руку, словно ребенка. Крестьянский парень из Раковицы начал трезветь от своего опьянения — как любовного, так и алкогольного. Неожиданно он вырвался из рук дядюшки, кинулся к художнику, схватил его за руку и уставился на него своими налитыми кровью глазами, смешной в своем барском костюме и светлой шляпе, никак не вяжущимися с его неистребимой мужиковатостью. Вытаращив на Яку глаза, он с отчаяньем спросил его:
— Что случилось с Минкой?
Художник выпустил Алеша, взял Виктора за руки и, когда к ним подоспел растерянный священник, сказал:
— Возвращайся в Раковицу. От тебя еще слишком пахнет землей. Слушайся дядюшку, который желает добра всему свету да и тебе, наверно, тоже.
— Я пойду за Минкой! — ответил Раковчев, обиженный этой скрытой насмешкой. — Я должен узнать…
Яка облизнул губы, посмотрел на него и спокойно посоветовал:
— Рано или поздно будет суд. Дядюшка получает районную газету, там ты и прочтешь. Ну а если ты обязательно хочешь идти в управление, учти, что сегодня всюду, кроме церкви — выходной. — И добавил: — Захочешь нас найти, ищи у Рибича. Мы будем там не меньше часа…
— Пойдем домой, — тихо попросил Петер Заврх и снова, как ребенка, взял Виктора за руку. — Давай забудем обо всем, и ты, и я. Здесь все так сложно…
— Вернитесь, — поддержал Яка. — Вернись в Раковицу, Виктор. Там тебя ждут трудные минуты. Вернись, дорогой Петер, на свой Урбан, оттуда открывается такой прекрасный вид на мир: все отдаляется от человека, все окутано легкой туманной пеленой. А если у тебя появятся мелкие грехи, иди в исповедальню. Поверь мне, сквозь решетки
