Мой телефон 03 - Мария Ким
Упавшая звезда лежала в клумбе с георгинами лицом к небу. Ее голубые глаза с нежностью смотрели друг на друга. Карман грел целехонький пузырь водки. Падать было высоко, пятый этаж, но звезда приняла удар на себя, защитив пузырь своим телом. Собутыльник звезды тоже не получил серьезных ранений, приземлившись ровнехонько на живот своего товарища. И убежал прочь. Звезда не помнила обстоятельств делириозного бреда, который заставил двух алкоголиков со стажем выброситься из окна. Ей это было безразлично. Звезда возвращалась на небо.
– Человеку плохо, причина неизвестна, лежит в клумбе. Да не просыпайся ты, подберем неваляшку, поучим уму-разуму, а будет желание – отвезем в стационар… Так. Нет. Тебе придется проснуться. У нас коматоз.
Синева проблесковых высветила белеющие конечности из кустов. Кусты окрасились в багрово-черный. Пышные головы георгинов под светом фонаря виновато съежились и склонились над телом сгорбленными старухами. Трава вспыхнула бриллиантовой зеленью.
Костик первым рванул к бездыханному телу, прыгнул через низкую ограду, сломал цветочные заросли и обнаружил, что тело дышит. Увидел открытую форточку на пятом этаже. Понял, что перед ним «парашютист».
Трава мокрая. Газон, листья подорожника.
– Жесткие носилки, травма позвоночника, мужики, по моей команде!
Тело уже в машине, Костик перемеряет давление.
– Держит, а летяга молодец.
В дороге Костик звонит старшему врачу, старший предупреждает стационар о скором прибытии коматоза. Упавшая звезда открывает глаза.
– Как зовут нас?
– А… Аа-аа…
– Нечленораздельная реакция есть, уже хорошо, – довольно надувается Костик, – я буду звать тебя Андрюша. Андрюша, держи себя в руках, а то мы тебя потеряем.
В больничном дворе нас встречает толпа: нейрохирург, травматолог, реаниматолог и средний медперсонал.
– А где оркестр? – наивно удивляется Костик.
– А где тело? – травматолог разбужен и зол.
Тело закатывают в приемник.
– Что это он у вас в траве какой-то? – травматолог весьма недоволен.
– Потому что мы его из клумбы достали! – Костик начинает заводиться.
– Могли бы и отряхнуть слегка.
– Разуй глаза, доктор, это подорожник! Он выжил только потому, что в него упал!
– А что это тут у вас? – Серега. На нем его обычный разодранный в коленках хирургический костюм. Наружность Сереги носит печать легкой алкогольной запущенности, но на смене Серега ни капли.
– У нас белка-летяга, пятый этаж, а у вас?
– А у нас огнестрел, – Серега тоже доволен, огнестрел довезли живым.
– Да откуда же вы все свалились на мою голову! – мечется между носилками травматолог.
– С улицы, – фельдшера синхронно и лучезарно улыбаются.
Мы их вытягиваем. Ненужных даже самим себе. Парадокс в том, что мы учились и не спали ночами ради них, а когда увидели – они стали нам неинтересны. Я думала, что скорая предоставит мне безграничное поле для работы пытливого ума, но все свелось к базовому набору навыков, универсальных в любой ситуации. Чтобы получить это знание, пришлось усвоить и забыть тонну информации, но само оно оказалось таким простым, что освободившийся от нагрузки мозг завопил: «А что дальше?» Мне стало скучно.
* * *
– На этот раз конец тебя устраивает?
– У твоих историй не бывает конца.
– Потому что у них нет и начала.
– Вот только конец и начало должны быть в твоей объяснительной! Расскажи мне еще одну историю. Которую ты будешь рассказывать завтра на планерке! Как мы с тобой допустили роды вне больницы. Как разродились мертвым плодом. Как допустили кровотечение!
– Ты же все видел.
– Рассказывай!
Четыре.
Состояние роженицы было нестабильным. Узкие зрачки выдавали недавний прием героина. Сердцебиение плода не выслушивалось. Женщина пребывала в тяжелой эйфории, и только родовая боль временами возвращала ее в реальность. Машина летела. Каждая неровность дорожного покрытия сопровождалась выделением черных кровяных сгустков из родовых путей. Растворы шли литрами в обе вены. Ноги роженицы развели в стороны и приподняли. Показалась головка. Акушерское пособие. Ваню тошнит. Лицо. Синее, в сыровидной смазке. Я уже знаю, что не живой. Убрать слизь из дыхательный путей. Предложить роженице потужиться. Не слышит. Вместе с конечностями ребенка из родовых путей выливается с небольшой чайник алой крови, давление обрушивается, мать наконец открывает мутные осознающие глаза. В них смерть. Ваня наваливается всем телом на живот, пережимая кулаками аорту. Я оцениваю состояние новорожденного. Реанимация. Я уже знаю, что все бесполезно, но с детьми нельзя останавливаться. Ваня меняет флаконы, кровь выливается быстрее, чем вводится физраствор. Не останавливаться. Не важно, какой прогноз. Кровотечение у матери прекращается так же быстро, как и началось. Ребенок мертв.
* * *
– Складно поешь. И кто виноват? Я? Ты? Шофер? Старший врач?
– Мать.
– В чем? Ты ничего о ней не знаешь, совсем ничего!
– Мне плевать на них и на тебя, и не важно – кто! Знаешь, зачем я все это делаю? Чтобы они мне не снились! И мне никто не снится, за год работы – никто!
– Замолчи!
Я замахиваюсь и навешиваю Ване широкую деревенскую оплеуху. Ваня смотрит молча, понимающе и почти с нежностью, на его лице никаких следов пощечины, щека отчего-то горит у меня.
– Зря разоралась. Ты его разбудила.
Я оглядываюсь на сверток. Край одеяла как будто зашевелился. Наверное, тень или сквозняк.
– Рассказывай! – требует Ваня.
– Что?
– Что угодно, ну! Он же сейчас проснется!
И я, обнимая колени, раскачиваясь, выкатываю полубредовые истории о жизни, о смерти, о чем угодно, кроме сострадания и любви.
* * *
Пять.
Две фуры столкнулись на шоссе. Между фурами зажало уазик. Пассажир в коме, водителя сдавило металлом. В дорожную мясорубку вмешалась еще пара машин, несколько человек с переломами. Фурам – хоть бы что. Машины – звери. Первая скорая забрала коматоз. Спасатели выпиливали автогеном зажатого. Наш водитель снимал происходящее на видео. Я собирала данные о пострадавших. Не торопилась. Давно поняла, что торопиться бесполезно. Танька суетилась всегда. Всегда – без толку. Сейчас она носилась вокруг останков уазика, искала, как бы пробраться внутрь и начать оказывать помощь. Автоген работал, металл летел в разные стороны. Медицина дежурит строго на границе очага, а где эта граница? Там, куда не долетают куски металла? Или где не слышно оглушающей работы спасательного инструмента? Я молчу, ни до кого сейчас не докричишься. Жду, когда выпилят.
Эмчеэсник осторожно снимает дверь. Из разбитой машины показалась рука. Танька бросается к ней с тонометром и катетером наперевес.
– Чего ты стоишь, помогай! – Надо же, я ее слышу.
– Тела нет!
– Есть рука!
– А ты уверена, что она не отдельно от тела?
Танька не расслышала или не поняла, набирает в шприц ампулу морфина. Давления в шуме аварии не слышно, катетер летит мимо вены, сверху обваливается пластина металла и
