Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

– Нет, пап. Даже если бы не была твоей дочкой, я бы разыскала тебя и подружилась.

Вскоре у бабушки, матери моего отца, случился инсульт, и она слегла. Мы постоянно сбивали ей температуру. Папе приснился сон: тетка его выходила из их дома, уводя двоих людей. Кого именно – папа не увидел. Утром он рассказал нам. Стало еще тревожнее.

– Езжай домой или на дачу! – папа гнал свою жену от матери.

– А кто белье ей будет менять?

– Сами поменяем.

– А уколы кто сделает? Капельницы поставит? Ты, что ли?

– Медсестру позовем! – папа почти орал на нее. – Уезжай отсюда! Мать может умереть в любой момент!

Папины глаза покраснели, он схватил маму за локоть и вывел от бабушки.

– Я не переживу, если мы ребенка потеряем, поняла?!

– Да почему мы должны потерять его?!

– Потому что беременным на мертвых смотреть нельзя!

– Может, она еще очнется?

Папа отпустил мамину руку и отвернулся к стене.

– Я прошу тебя, уезжай. Очнется – снова приедешь. Я хочу этого сына, понимаешь?!

– Хорошо. Я завтра утром уеду. А теперь давайте спать будем.

Моя бабушка лежала в коме с высокой температурой, очень горячая, в самую июльскую жару. Ночью, когда день остыл и мы спали, бабушка тоже начала остывать и к утру сделалась совсем холодной. Мама моя обнаружила, что ее свекровь не дышит.

Примерно через неделю папа отвез нас на дачу – надо было чем-то заняться… Мы с мамой собирали черную смородину. Я зашла в дом, чтобы выпить воды, и увидела, как мой большой чернобородый папа сидит под лестницей на лавочке и плачет. Я впервые видела мужские слезы. Мне стало так стыдно и одновременно так жалко папу, что я хотела было тихо выйти, чтобы папа не видел меня. Но половица скрипнула, и папа меня заметил.

– Почему дядя не приехал? Ведь я ему сказал…

– Приехал с детьми увидеться, а попал на похороны сестры… Хорошо, что не приехал. Пап, может, он и не понял ничего? Может, мы даже не дозвонились. Может, ты вообще номером ошибся.

– Может, и ошибся…

Папа вытер слезы кулаком и громко шмыгнул носом:

– А мама где?

– Там.

– Что, на вишню полезла?

– Не, смородину собираем.

Когда мы вернулись домой, на автоответчике было сообщение: «Здравствуйте. Это по объявлению. У нас трехкомнатная ленинградка на улице Губкина. Неприватизированная. Третий этаж десятиэтажного кирпичного дома. Дому три года. Свяжитесь с нами по телефону…»

Сказка! Нашли! Нашли!

Мы живо отправились смотреть квартиру. Она очень нам понравилась. Ее хозяева разводились и разъезжались – на наше счастье. Когда мы, горячо обсуждая, где сделаем детскую, как расставим мебель, вернулись домой, мама вдруг печально опустилась на диван.

– А вдруг они помирятся? И передумают?

Папа раскрыл дверь на балкон и горячо сел рядом с мамой.

– Нет! Раз решили… Не думаю.

– А мы с тобой столько раз на словах разводились. И до сих пор вместе.

Папа схватил ее за плечи, прижал к спинке дивана.

– Теперь все хорошо будет. Я знаю. Люди умирают, чтобы дети рождались.

Хозяева развелись и разъехались, но не в наши квартиры. Ночью маме стало больно внизу живота. Скорая увезла нас. Папа то и дело орал водителю, чтоб ехал быстрее.

В больнице маму опрокинули на каталку и увезли. Папа метался в вестибюле. Я сидела неподвижно. От усталости и переживаний даже колени ныли. Хотелось спать, и пришлось выйти на воздух. По утрам – особенный воздух. В нем нет усталости, он пока не смешался с дыханием людей. Папа тоже вышел на крыльцо, попросил у охранника сигарету и закурил после десятилетнего перерыва.

– Что же я сделал такого? Как ты думаешь? В чем я провинился? Ты посмотри – рассвет. День новый рождается. А жить не хочется.

Вся душа скомкалась и клубком вертелась во мне, закатываясь целиком то в руку, то в ногу. Правда, что жить не хочется. Как же жить без мамы? Неужели конец света наступил лишь в нашей семье?

Мою постаревшую маму выписали через несколько дней. Она принялась худеть на глазах. Папа начал выпивать. Я презирала его пьяного, а мама почему-то ложилась спать рядом с ним.

Утром я открывала все форточки, потому что в квартире невыносимо пахло папиным вчерашним днем. Просыпался папа потерянным, помятым, молчаливым. Не знаю, по кому он убивался больше? По матери своей или по сыну? Конечно, мы остались в своей квартире, к чему теперь эти апартаменты…

Это был папин последний здоровый год. Двухтысячный. Високосный. Утром все мы уходили, я возвращалась из школы в третьем часу и по теплому чайнику понимала, что папа недавно приходил на обед. Ближе к вечеру возвращалась с работы мама. А папа избегал нас.

Однажды с ним снова расплатились не деньгами – у папы появилась машина – «Ока» синего цвета. С ее появлением папа все больше был трезвым. Вечерами висел на телефоне, обзванивая своих деревенских друзей, которым когда-то помогал строить дома. И мы принялись ездить по гостям. К ненастоящим деревенским друзьям, которых папа считал очень близкими. Мы с мамой устали от этих поездок – сколько можно, каждый выходной! В нашей семье образовалось два лагеря – мужской и женский.

Папа сгребал нас в охапку, заталкивал в машину.

– Куда на этот раз? – спрашивала мама глухим голосом. После того, как она потеряла ребенка, голос ее поменялся. Может, только я это слышала. Я старалась привыкнуть к новому голосу моей мамы. К новому, озлобленному отцу.

– Мы едем к моим друзьям. В Рыбную Слободу.

– Им от тебя одно надо, это ж видно! Сына в институт устроить. Зачем они тебе нужны?

– Нужны, и все! – Папа захлопнул багажник и открыл водительскую дверь. – Все, поехали!

– Ильдар, случись что – они и не вспомнят о тебе!

Папа со всей силы хлопнул дверью. Бедная «Ока» вздрогнула.

– Случись – что? Что еще может случиться?! Все уже случилось! Садитесь в машину, живо!

Я взбрыкнула:

– Не поеду. Дома останусь.

– Нет, ты поедешь! Мы все поедем, как семья. В гости к моим друзьям. Там шашлыки и баня, – папа делал ударение на каждом слове.

– Я не хочу в баню.

– А кто тебя спрашивает! – Папа грубо затолкал меня в машину. Мама села сама. Мы поехали.

В гостях папа разговаривал и с нами, и с друзьями своими очень ласково. Нарочито ласково. Будто ничего у нас не случилось. Будто он счастлив. Мы с мамой из