Потерянная эпопея - Алис Зенитер

– Нельзя нам застревать только на одном этом,– говорит НВБ задумчиво,– только и переживать меж собой наше детство, наше созревание.

Она медленно встает, придавленная тяжестью этих разбитых детств. ДоУс выходит из воды, улыбаясь, тело ее покрыто водорослями, которые налипли на нем как татуировки.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать? – спрашивает НВБ, стряхивая мокрый песок со штанов.

Тасс в этом не уверена.

– Нам теперь нужна другая программа,– быстро говорит НВБ.

Тысячелетиями

они говорили писали решали

за тебя

на твоем месте

о мать моя, о моя сестра

Давно пора остановить

и круговерть

и бойню

и БОРОТЬСЯ

чтобы определить, кто ты

смогла

ТЫ САМА

Когда НВБ дочитывает стихотворение до конца, к ним подходит ДоУс. Она быстро вытирается, смотрит на двух умолкших женщин, наверно, видит слезы на ресницах четырех глаз, но ничего не говорит. Просто – что готова идти.

Тасс просит их немного подождать. Она хромает к своей машине и роется в багажнике, не зная толком, что ищет, подарок, как принято, все равно что, обозначающее связь. Есть грязные упаковки от майонеза и пустые бутылки, влажная одежда, детективный роман и зубная щетка, ничего подходящего. Трое ждут, ДоУс слегка дрожит под длинными мокрыми волосами. Тасс понимает, что дать ей нечего, закрывает багажник и подходит к троице. Она сует серебряную подвеску в руку НВБ.

– Ты вернешь ее Селестену? – спрашивает она.– И скажи им, пожалуйста, скажи им, что я жду их после каникул, что для них всегда будет место. Если они захотят вернуться. Если это для них возможно.

Ее голос срывается с каждым словом. Когда ДоУс обнимает ее, она уже не может ничего сказать, только крепко сжимает маленькую женщину, пахнущую солью и песком. Ручей тоже обнимает ее, но у него руки вялые, а взгляд сомнамбулы. НВБ держится на расстоянии. Она не любит, когда ласкаются взрослые, им всем не хватает нежности, теплоты ее ласк с Малышом. Взрослые никогда не пахнут теплым молоком, когда прижимаешь их к себе.

– Пока,– говорит она.

Тасс смотрит, как троицу проглатывают джунгли, пока она усаживается за руль. Между ветвями они для нее так же неосязаемы, как силуэты, нарисованные дождем в гроте. На миг она спрашивает себя, тверды ли они вне яростных ночей, кризисов и бурь.

Через несколько дней после возвращения в Нумеа Тасс оказалась в центре под вечер. Большая площадь понемногу пустеет, кругом валяется жирная бумага и окурки. Нескладные фигуры передвигаются по эспланаде так, будто каждый шаг последний, и все-таки нет, и все-таки еще один. Походка Тасс мало чем отличается. Врач сказал, осмотрев ее лодыжку: скверный вывих. Он прописал ей костыли, но она не спросила их в аптеке.

Поравнявшись со статуей рукопожатия, она останавливается. Быстро наклоняется, делая вид, будто поднимает что-то с земли, скажем, ключи или зажигалку, которые она постоянно теряет, и, согнув палец, роет под плитой, сместив несколько камешков.

Несколько раз за время летних каникул она повторяет этот жест. Ищет другие подкопы, надеется, что земля будет мягче, чем в ее прошлый приход. Уверенности в этом нет. Покопав, Тасс немного ждет. Она подстерегает других участников акции. Не обязательно членов троицы. Незнакомца, незнакомку, кто-то застанет ее врасплох и незаметно кивнет. МПТИ ПБДТ.

Однажды вечером она, кажется, узнает силуэт НВБ поодаль на площади, но, когда подходит, чтобы поздороваться, в тени больших кокосовых пальм никого нет, на пустой скамейке только пластиковый контейнер с пятнами кетчупа. Когда она возвращается к статуе, чтобы покопать под цоколем, ей кажется, что на этот раз что-то сдвинулось. Как будто огромная скульптура качнулась или вот-вот качнется, какая-то ненормальная вибрация исходит от тяжелых бронзовых фигур. Она спрашивает себя, учла ли НВБ в своих расчетах идеального угла, что будет со статуей, если она потеряет равновесие. Очень даже возможно, что она не удержится, очень возможно, что, начав клониться, под действием силы тяжести будет продолжать и упадет на землю с грохотом колокола. И что будет тогда? Отломятся руки, головы укатятся куда-нибудь под скамейку? Или бронза достаточно крепка для этого, и две фигуры просто упадут горизонтально, лягут рядышком, как для объятия, или один станет пленником другого, зажатый под ним удивительным захватом, которому никогда не учили никакие боевые искусства? Что же сделает страна, когда обнаружит, проснувшись, подобный символ? Сотрясаясь от нервного смеха, Тасс покидает окутанную тьмой площадь.

Вернувшись домой, она звонит брату. Джугурта, шепчет она, произнося все слоги на сей раз без насмешки, со мной случилось нечто странное на побережье. Когда она завершает свою повесть о жизни Арезки Арески, повисает долгая пауза. Тасс думает, что это лучше, чем смех, лучше, чем если бы ее брат списал все на алкоголь или солнечный удар. Но все же молчание затягивается, долгое и недоступное пониманию. А потом голос Джу, чуть потрескивающий, спрашивает: и что мы будем с этим делать? У Тасс нет ответа. Но брат сказал «мы».

После каникул снова тихие ученики в перегретых классах, фразы из текстов программы, брошенные им как спасательные круги, чтобы вырвать их из вод дремоты. В этом году она начинает с Аполлинера.

О, откройте мне дверь, я стучусь в нее плача[58]

Знакомые лица, новые лица, улыбки, в которых задержалось детство, и другие, за которые хочется отхлестать по щекам.

Словно волны Эврипа, изменчива жизнь

Она вновь влезает в свой образ «Мадам-мадам!», под которым исчезает ее имя. Заново учится беспокоиться об изменениях в классе, о количестве ожидающих документов, высвечивающемся на экранчике ксерокса, о скорости, с которой исчезают маркеры.

Ты смотрел, как скользили огромные тучи,

Провожая корабль к лихорадкам грядущим

В выпускных классах не хватает одинаковых лиц Селестена и Пенелопы.

О своих сожаленьях, о раскаянье жгучем

Ты помнишь

Легкое потрескивание, которое издает ее лодыжка, когда Тасс поднимается по лестнице лицея, как память о ночном падении и воде.

Изогнутых рыб силуэты – цветы подводного царства

Вечером в квартире ей кажется, что золотые глаза Жирного улавливают ожившего в ней старого предка. Уже несколько недель он не запрыгивает к ней на колени.

Во мраке светлели прибрежные горы

На пустынной земле, где никто не живет

Она не ответила ни на одно из тех сообщений, что все лето посылал ей Шенонсо. Бодрые приглашения довольно быстро сменились беспокойством, беспокойство – еще быстрее –