Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

– И картошку рассыпала, а я тебе ее жарил. Брусочками, как ты любишь. А давай к маме пойдем?

Шли под зонтиком. Я боялась, что мама там не одна, и папа тут же умрет.

Но мама была одна. Она слишком порядочная. И сил у нее все меньше. Мама не удивилась, что мы пришли.

– А я думаю, когда же вы прекратите дома отсиживаться и придете мне помогать?

Стали иногда с мамой вместе в садик ходить. Мы убирались в группах, папа бродил, пыль протирал и рассматривал игрушки.

– Помнишь, кызым, ты в садик не любила ходить? Ты мне говорила: «Папа, возьми меня на работу, а маме не скажем».

– Что еще вы от меня скрывали? – Мама пыталась разлепить резиновые перчатки. – Терпеть не могу свою напарницу: вечно ничего за собой не убирает! Тряпки тухлые, перчатки вот… И порошки, похоже, себе отсыпает!

Папа входил в детскую спальню, присаживался на пол у кроватей. Мама иногда просила перестелить постели. И папа ловко управлялся с одеялами, подушками. Сортировал по кучкам наволочки, простыни, пододеяльники. Мама грузила белье в машинку и приносила стопки чистого. Папа застилал свежие постели. Потом дремал в кабинете заведующей, пока мы с мамой додраивали садик для богатых детей.

Ранним утром в свете уличных фонарей, по противным зимним лужам мы возвращались домой.

И отсчет пошел на дни. Хмурые, зимние, слякотные дни.

Понедельник.

Ударил мороз, и весь город превратился в каток. На нем поскальзывались и люди, и машины. В травмпунктах – огромные очереди. Пробки на дорогах. Серое небо сверху. Елки, разноцветные огни, всюду предчувствие праздника. Возле магазинов Деды Морозы раздавали флаеры. Мама ходила в садик, с дневной работы пришлось уволиться. После учебы я бежала домой, чтобы сменить маму. Кормила папу бульоном, делала обезболивающий укол, ложилась рядом, и мы молчали.

Вторник.

Под утро папа уснул. Я передвигалась тихо, меня будто бы совсем не было в квартире. Слышно, как горит лампочка на кухне, как пробегает вода по батареям и как дышит папа. Раньше он храпел, и это не мешало спать. А сейчас он дышит, как девушка, – осторожно, тихо, глубоко. Смотрю на его спящее лицо, на сухие губы, на влажные ресницы. Задремала рядом с ним.

Новый год встретили втроем. Пригубили с мамой шампанского. После двенадцати легли спать.

Среда.

Глажу папу по черной бороде. От него пахнет лекарствами. Даже под бородой. Трогаю тонкие длинные пальцы с волосками у оснований. И радуюсь, что бабушка, его мама, уже умерла и не видит, как ее крупный сын за несколько месяцев стал стройным, длинным и очень слабым. Как жадно распахнуты его глаза, когда он не спит. Как, лежа на спине, он двигает руками, поднимает их и опускает. Как сгибает ноги. Они очень холодные, его ноги. Мы постоянно надевали ему шерстяные носки, но даже они не могли уже их отогреть. А ведь какое это удивительное ощущение – чувствовать сухие и горячие ноги.

Пришла мама, побрили папу, прямо в постели. Укрыли ватным одеялом, открыли ненадолго балкон, чтобы папа подышал зимним воздухом. Белая в мелкий цветочек постель и в ней лысая голова с лысым лицом и огромными глазами. Протерли папу влажной губкой, простукали спину. Укол на ночь сделали, все молча, потому что сил не было.

Четверг.

Прополз длинный снежный четверг. Народ все еще празднует Новый год, всем весело, несмотря на то, что солнца уже давно нет. Вечером мама ушла. Не жду, пока папа уснет. Целую его и ухожу на свое место. Засыпаю мертвым сном.

Пятница.

…Проснулась резко и бросилась к папе. Включила торшер. На часах четыре сорок пять. Села рядом с папой: глаза его распахнуты, рот чуть приоткрыт, тело напряжено. Смотрю на его профиль, губы – как маленькое сердечко. Слышу стук сердца, будто где-то далеко-далеко скачет конь. И я понимаю, что сейчас это случится. Вот сейчас. Вот-вот… Пытаюсь встретиться с папой взглядом, но ему не до меня. Я не обижаюсь – в последний свой миг не стоит смотреть на людей, даже на дочь. Папа уставился в потолок, но ни потолка, ни меня не существует, есть только папа и что-то необъяснимое, глобальное, как звезды в ночном небе.

Я замерла перед папой, перед самым важным его мгновением, не решаясь дотронуться даже до руки.

Вдруг папа резко взглянул на меня. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, я дышать перестала, моргать перестала. С ужасом поняла, что папа не дышит, и выдохнула. Моргнула, зажмурилась, вновь открыла глаза. Может, мне это только показалось из-за слез, но у папы изо рта вылетело что-то серо-коричневое, едва теплое и растворилось около моего лица. Это был последний папин поцелуй.

Взяла теплую руку без пульса. И плакала, плакала, не сходя с места, а папа смотрел на меня, не моргая.

За окном рассвело. Впервые за долгое время выглянуло солнце. Радостное, зимнее. Вернулась мама. Слышу, как она снимает обувь, шуршит пакетами. И голос из прихожей:

– Я на рынок заходила, поэтому так долго. Ты сегодня идешь куда-нибудь? Сходи, на лыжах покатайся!

* * *

За моей спиной было много народу. Я сидела возле папы, который лежал у окна на носилках и был прикрыт белой простыней. Очень близко, почти к самому моему плечу, подходили люди, одни, другие… И я открывала и закрывала папино лицо. Мне не хотелось его показывать, но люди пришли проститься с ним. Папа лежал длинный и стройный, будто высокая девушка, а не мужчина. Я открыла его лицо в очередной раз и больше не закрывала. Моя ладонь слишком горячая для его лба. Щеки и подбородок его чуть чернее, чем остальное лицо. И лысая голова тоже слегка чернела и покалывала пальцы. И губы, которые он всю жизнь скрывал в черной бороде, были тонкие. Мне хотелось поцеловать его в губы – как в детстве целовала. Но – не принято, не принято.

Вдруг всех женщин из комнаты выгнали, и остались только несколько мужчин. У нас не было двери в комнату, потому повесили простынь. Я стояла возле этой простыни, желая войти к папе. Слышались негромкие мужские голоса и журчание воды. Папу мыли. Плотно обвернули белой тканью.

Солнце бьет водителю в глаза, поэтому автобус едет медленно. Кладбище. Идем по хрустящему снегу. Жмуримся, рукой защищаем глаза. Черная яма в белом снегу. Чистое небо сверху.

У папы нет сына, нет брата. Дед на кладбище не поехал. В яму спустились