Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Но Батька уже не слышит отцовского незлого ворчания.
Ему – и через много лет – снится, что он снова собирается со своими лучшими друзьями, Вихой и Доганом, на рыбалку, и в окошко, как и договаривались с вечера, вот-вот тихонечко постучит Виха. И они вместе отправятся по еще ночным июльским лугам на его любимое Светлое.
А то и на самое далекое и самое загадочное озеро симбирской поймы – Изумор.
III
Беклемишевский остров
Беклемишевский остров
На ба́рже
Поначалу я даже не поверил, что такая огромная, неповоротливая посудина поплывет по Волге. И мне было боязно, признаюсь, ступить на трап и сделать первый шаг. Но все торопились, шли весело, и уверенность пассажиров, их какая-то взволнованная приподнятость приподняла и меня над трапом. И вот я уже нерешительно пробую ступить на самую настоящую пассажирскую баржу. И чуточку уже горжусь начальным своим робким шажочком.
Еще бы: я на волжской барже, и вот-вот мы отправимся на неизведанный Зеленый остров. Первый раз в моей жизни! А людей-то вокруг невидимо, скамеек не хватает для всех, и многие просто весело размещаются на брусчатом настиле. Я заметил, что кое-где между досками прорастают зеленые травинки. Видно, «старушка» бороздила реку не один десяток лет.
Палуба баржи широченная, как спина былинного богатыря. От нее веет надежностью и основательностью. А еще слыхать, как она дышит, мерно приподнимаясь и опускаясь, следуя за волжской волной.
Но вот торжественно и басовито возвестил о скором отплытии гудок, были отданы швартовы, и баржа, вволю потеревшись громадным боком о причал, как бы нехотя начала свое движение. Отец, человек наблюдательнейший и всегда учивший меня «не разевать карку» и «не считать ворон», кивнул головой в сторону капитанского мостика – смотри, мол.
Там, на возвышении, за штурвалом стоял очень полный человек, гордо, но уважительно глядя на воду. Это на пассажиров, скорее, он смотрел чуть свысока, с законной, так сказать, гордостью. Одет он был в просторную тельняшку. Колоритный был на нашей барже капитан, что и говорить. Фигура. Личность. Портрет. Он, бывало, и обедал, не отлучаясь со своего капитанского места во время недолгих стоянок. На обед у капитана нашего густо дымился борщ со сметаной, похрустывал ржаной хлеб с стрелками зеленого лука и пенился квас в запотевшей бутыли. Капитан словно бы сросся с баржей и сам, кажется, внешне походил на нее.
Когда мы очутились на фарватере, неповоротливое у берега судно наше как-то вдруг разогналось, половчело, попав, что называется, в родную стихию, и довольно-таки лихо принялось лавировать между въякорившимися в русло реки лодками бесстрашных лещатников. Ох и много же их стояло тогда на фарватере: резиновых лодчонок, утлых плоскодонок, основательных казанок! Капитан только и делал, что давал короткие сердитые гудки. Но все шло своим чередом, Волга жила своей привычной размеренной жизнью. И ритму этого голубого пульсара следовала жизнь береговая. То тут, то там дымились рыбацкие костерки, босоногие мальчишки бежали куда-то по песчаной косе, лучистые солнышки поднимались над деревянными крышами. Идиллия? Она самая. Но иногда этого не хватает. А может, и всегда. Чем-то обжитым, обихоженным, уютным веяло даже от обрывистого правого берега.
На Волге ведь, знаете ли, принято говорить с некоторой даже неизвестно отчего берущейся гордостью:
– Ну, мы же ведь на Правобережье.
Или коротко:
– Левобережье.
(И без объяснений все ясно.)
Или еще проще и лучше:
– Где-где? Не знаешь, что ли, – на Левяке живу.
Да, чувствовалась в этом неторопливом течении речи некая постоянная величина. А может быть, чувство устойчивости передавалось нам самой баржей? Может, баржа и была величиной постоянной? На ба́рже – звучит остойчиво.
Пару лет после, когда я уж знал «в лицо» чуть не каждую выбоинку деревянной палубы, поскольку мы с отцом принялись при любой возможности рыбачить на Зеленом, таскаться по его песчаным косам, шататься по озерам-заливам, бомжевать в сторожках, довелось мне стать свидетелем любопытного эпизода из жизни старой баржи.
Представьте: теплый августовский вечер. Начинает смеркаться. Бакены умиротворенно перемигиваются зелеными и красными огоньками. Ветер, шумевший днем, стихает и опадает, позволяя воде стать зеркально-тихой. И по этой стихшей, заснувшей почти реке, рассекая воду широким носом, движется наша старая знакомая. Люди, с цветами в руках, загоревшие и обветрившиеся за просторный августовский день, тоже чуть стихли – кто неторопко беседует о чем-то с напарником по рыбалке, кто просто лежит на палубе и смотрит на первые загорающиеся звезды. Кто винцо открывает – куда ж без глоточка красненького? Кто жабает[19] одну за одной, обманно-равнодушно глядючи на воду, но подразмысливая, конечно же, о своем. Девчонки лыбятся – конечно, красавицы, конечно, поглядываю в их сторону то и дело, конечно, сердце бьется сильней! Особенно когда встречаюсь глазами, даже хотя бы на четверть секунды, с той, в синей коротенькой юбке. Волга, она ведь женского рода…
Просто мирная жизнь. Просто счастье. Просто люди. Как это важно, оказывается, как ценно – просто люди…
И вдруг, словно бы из самой тишины, – голос и дрожь гармони:
Настанет день красы моей,
Увижу белый свет.
Кругом вода и небеса…
Старинная песня. Странная. Откуда она вспомнилась? Кому? Зачем? Отправляются вечные водные странники на промысел, бросают берег, говорят о том, что видят и отчего болит сердце. Резануло тогда, оглушило. И что бы потом ни случалось в моем бытье, будь то радости или горести, удачи или подвохи-мели, я всегда помнил этот голос, будто бы голос самой реки, самой воды, эхом доносящийся до меня сквозь… Хотел сказать «сквозь время». Время, время… Да нет, ну его совсем… Просто сквозь тот линзовый вечерний волжский воздух.
Что сталось теперь с тем гармонистом, кто сможет сегодня подхватить эту песню, где ты нынче, наша славная, громадная, непотопляемая, наша родная зеленоостровская баржа? Где ты, корыто наше, калошенька наша полуразваленная и полувечная?
Но все это потом, потом будет предъявляться памятью, спрашиваться ради ответа или ради молчания. Да и важно ли – ради чего. И вообще – какого ради? Потом. А сейчас солнце над Волгой открытое, низовой ветерок веселый и чуточку по-утреннему зябкий,
