Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

Проскочив мимо старушек, влюбленный спецкор ворвался в подъезд, но перепутал этажи и нужную квартиру отыскал благодаря почтовому ящику с логотипом «Волжского речника». Он долго давил на кнопку, слышал, как за дверью трещит звонок, однако никто не открывал.

«Ну где же она?»

Гена, чуть не плача, спустился вниз и столкнулся нос к носу с Колобковым, бледным, насупленным, решительным. В черном костюме, белой сорочке и фиолетовом галстуке, Илья напоминал похоронного агента из западного кино. Среди тружеников советских ритуальных услуг тогда преобладали тетки средних лет в ярких мохеровых кофтах.

– Привет… – смутился москвич. – А ты-то как узнал?

– Тихославль – город маленький.

– Где Зоя? Что случилось?

– Я знал, что ты вернешься…

Осведомленные старушки прислушивались к разговору с надеждой на драку или хотя бы громкий скандал, чтобы потом рассказывать соседям с неспешным превосходством очевидцев: мол, вы даже не представляете, какое безобразие учинили два на вид приличных мужчины из-за «свистушки» со второго этажа, тоже вполне на вид обтекаемой дамочки.

– Пойдем, надо серьезно поговорить, – тихо позвал Колобков.

– Куда?

– Ко мне.

Старушки проводили их слезящимися от разочарования глазами.

Кабинет заведующего отделом агитации и пропаганды был скромней некуда: без приемной и секретарши. В двухоконной комнате теснились типовой двухтумбовик, кресло, шкаф с розовыми занавесками, на приступке помещались телефон и селектор. Стол для совещаний окружали стулья с инвентарными жестяными бирками, прибитыми к спинкам. На низком мраморном подоконнике стояли горшки с фикусом, столетником и геранью, вышедшими из моды сто лет назад. Со стены бодро глядел в будущее очередной генсек, два предыдущих вождя, столь же оптимистичные, прожили при исполнении недолго: один – полтора, второй – год. Разумеется, у портретного Горбачева никакой родимой отметины на ранней лысине не наблюдалось. На власти, как и на солнце, пятен нет!

Соперники сели за приставной стол друг против друга и некоторое время молчали. Наконец Колобков сурово спросил:

– Может, чаю?

– А покрепче?

– В райкоме нельзя.

– А морсу?

– Тоже нельзя.

– А что же тогда можно?

– Сейчас покажу.

Илья встал, со скрипом открыл дверцу шкафа, достал оттуда полированный ящик, напоминающий сложенную шахматную доску, только без обычных черно-желтых квадратиков. Вернувшись, он щелкнул замочками, но тут зашипел селектор, и капризный женский голос спросил:

– Илья Сергеевич, ты когда идешь обедать?

– Не знаю.

– Место занять?

– Нет, у меня люди из района.

– А потом?

– Потом я в область уеду.

– Ну и пожалуйста! – обиделся голос, и селектор перестал шипеть.

Пропагандист внимательно посмотрел на московского гостя и откинул крышку: там в красных бархатных углублениях лежали «валетиком» два дуэльных пистолета с гранеными стволами, кудрявыми курками и рукоятями красного дерева, отделанными серебром.

– Это что? – оторопел Гена.

– «Лепажи».

– Откуда?

– Из музея.

– Зачем?

– Будем стреляться.

– Разве можно? Из них…

– Конечно! Я же устраивал реконструкцию дуэли Онегина и Ленского. Для школьников. Так жахнуло – неделю в ушах звенело.

– А еще говорят, перестройка до глубинки не дошла. Дошла: завотделом пропаганды и агитации вызывает на дуэль корреспондента еженедельника «Мир и мы». Еще как дошла!

– Боишься? – жестоко усмехнулся Колобков.

– Конечно, боюсь! Тебя, дурака, боюсь убить… – ответил Гена.

– Почему же это ты меня убьешь? Я в армии стрелял на «отлично».

– Тогда ты меня убьешь и сядешь. Лет пятнадцать дадут.

– Нет… Лет шесть. У меня смягчающие обстоятельства.

– Какие же?

– Сам знаешь, сволочь!

Они сидели, набычившись, уперев взгляды в пистолеты, и напоминали шахматистов, задумавшихся над сложной финальной партией. Наконец Илья проговорил:

– Но я могу забрать вызов, если ты…

– Если я…

– Если ты на ней женишься.

– Ты этого хочешь?

– Нет, не хочу, но я хочу того, чего хочет она, а она хочет этого…

– Почему ты так решил?

– Она любит тебя, вуалехвоста!

– Сам догадался или подсказали?

– Сам.

– Где Зоя?

– В Затулихе.

– Где?

– В деревне. У нее там дом. От бабушки.

– А почему она там?

– Болотина ее с работы выгнала. Но сначала надо отпуск отгулять, так положено.

– Как это – выгнала? За что?

– Зоя какую-то редкую книжку из КОДа домой взяла… почитать.

– Но это же полная ерунда! А куда смотрит райком?

– Райком смотрит на обком. Из-за тебя ее выгнали, сукофрукт! Понял?

– Не понял…

– Она видела, как ты Зою ночью на руках нес. Мимо проезжала.

– Действительно, маленький у вас город. «Ни сойтись-разойтись, ни посвататься…».

– «…вдалеке от докучливых глаз…» – закончил Колобков куплет из фильма «Дело было в Пенькове».

– «…в стороне от докучливых глаз…» – поправил Скорятин.

– Ну, стреляемся или женишься?

– Сначала стреляемся, а потом тот, кто выживет, женится. Идет?

– Идет. Жутко хочется выпить! – вздохнул Илья. – Перестройку погубит сухой закон.

…У Зелепухина, встретившего гостей старорежимными поклонами, они пили морс графинами, закусывая холодцом с хреном, и нарезались до плаксивой приязни, до сопливых мужских откровенностей, о которых утром вспоминаешь со стыдом и отвращением. Колобков рассказал, как три года носил портфель за девочкой-соседкой, а она спуталась с второгодником. У того на плече была пороховая наколка «Нет в жизни счастья!», Илья сделал себе такую же, занес инфекцию, чуть руку не отняли, в последний момент достали импортный антибиотик и еле спасли. Гена поведал другу-сопернику про одноклассницу, не дождавшуюся его из армии, описал в унизительных подробностях свою первую мужскую оплошность, наверное, хотел утешить, мол, не только у тебя, друг, случались обломы в личной жизни. Колобков посочувствовал, даже всплакнул, потом снова озлобился, хотел вернуться в райком за пистолетами и все же стреляться. Через платок!

– Это как? С завязанными глазами?

– О невежа! И что она в тебе нашла? Через платок – значит дуэль с одним заряженным пистолетом и только гладкоствольным!

– Почему?

– Положено!

– А платок-то зачем?

– Идиот! Смотри!

Бывший музейщик вскочил, с грохотом опрокинув стул. На шум явился Зелепухин, Илья его успокоил, услал, потом вынул из кармана несвежий носовой платок, взялся за один угол, а за другой велел держаться сопернику. Растянув клетчатую материю по диагонали, они оказались друг от друга на расстоянии почти двух метров. Илья, кровожадно глядя на москвича, изобразил с помощью большого и указательного пальцев пистолет:

– Пиф-паф! Понял?

– Нет.

– И чего ты теперь не понял, тормоз?

– Зачем нужен платок, если только один пистолет заряжен?

– В самом деле… Глупость какая-то! – расстроился Колобков и предложил еще выпить.

…Проснулся Гена от скрежещущей сухости во рту. Ему снилось, что он наелся стальных опилок, а запить нечем. Оглядевшись, спецкор осознал, что распростерт на тахте в незнакомой квартире, уставленной с пола до потолка книгами. Колобков лежал напротив, на раскладушке, поверх одеяла, он был