Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая
Я тоже была слепа в своих отношениях с Матвеем. Людям свойственно обманывать друг друга и обманываться самим, поскольку так проще. Пока неприятная правда не озвучена, можно продолжать играть в любовь, даже если ее на самом деле уже нет (или никогда не было).
Я и хотела, и боялась новых отношений. Я мечтала иметь семью – крепкую, с любящим мужем, детьми и собакой. Чтобы летом – к морю, зимой – на лыжах, осенью – копать картошку на даче. Но как только я думала об этой возможности как о вполне реальной, меня охватывал страх, и я говорила себе, что одной лучше. Во всяком случае спокойнее. Не нужно бояться предательства, боли, разочарования. В этом смысле я хорошо понимала Фаину Кузьминичну, которая пожертвовала личным счастьем ради работы. И, возможно, для нее это была не такая уж большая жертва.
21
Увидев Нину, я ее не узнала. Две недели под капельницами и без еды изменили ее так сильно, как не смогла бы изменить ни одна добровольная диета. Я забежала к ней в пятницу в обеденный перерыв, когда она только приехала из больницы и еще даже не успела раздеться. Плащ висел на ней мешком и казался снятым с чужого плеча. И все-таки это была Нина: неунывающая, веселая, подтрунивающая над собой.
– Ох, Зойка, как же есть охота! У меня желудок к позвоночнику прилип. А в холодильнике мышь повесилась.
– А что тебе можно? Давай я схожу куплю. Или из столовой принесу.
– Да нельзя мне столовскую еду! Можно прозрачные бульончики, каши на воде и хлеб подсушенный. – Нина скорчила гримасу. – Завтра у Рустама день рождения, так я, наверное, на весь день гулять уйду, чтобы запахами не соблазняться.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, иначе меня бы не выписали. В инфекционном с этим строго: если анализы плохие, уйти нельзя, даже под расписку.
– Ну и заставила ты нас понервничать.
– Догадываюсь! – Нина рассмеялась. – Только мне в любом случае хуже пришлось. Одни анализы чего стоят, по два раза в день приходилось сдавать. Повезло, что не дизентерия, но и стафилококк, скажу я тебе, не подарок. Так что никогда, слышишь – ни-ког-да не ешь в привокзальных буфетах!
– У тебя до какого числа бюллетень?
– Бюллетень мне закрыли сегодняшним днем, с понедельника выхожу на работу. И то сказать, затянулся мой отпуск. – Нина сняла плащ, плюхнулась на кровать и с удовольствием потянулась. – Ох, как же хорошо в своей постели! На больничной койке такой матрац был, что у меня на спине узор из панцирной сетки отпечатался.
– Ладно, Нин, если тебе ничего не нужно, я побегу. Вечером увидимся.
Я уже открывала дверь, когда Нина внезапно спросила:
– Ты ведь Феде всё объяснила? Что я в больницу попала и поэтому не смогла позвонить.
Я замерла, сжав дверную ручку, словно это могло помочь мне в неминуемом объяснении.
– Зоя, ты чего застыла?
– Понимаешь, дело в том…
– Да говори уже, не тяни!
– Я ему не звонила.
– Кому не звонила? Феде?
Я кивнула и заставила себя повернуться.
Нина сидела на кровати и буравила меня взглядом, не сулившим ничего хорошего.
– Ты что, не получила мою записку?
– Получила. Но до почты так и не дошла.
– Зоя, ты ведь шутишь, да?
– Я действительно ему не позвонила. Прости.
– Прости?! – Нина вскочила. – Ты говоришь – прости? С таким невинным выражением лица, словно ничего страшного не произошло?
– Я хотела позвонить, но в тот день столько всего…
– В тот день? У тебя было две недели, две чертовых недели!
– Нина, пожалуйста, успокойся. Если Федя тебя любит…
– От меня полмесяца нет ни слуху ни духу! Конечно, он решил, что я передумала возвращаться в Ставрополь, он ведь видел мои сомнения, когда мы прощались… – Нина заметалась по комнате, что-то разыскивая. – Чего-чего, а такого я от тебя не ожидала. Знаешь, что я думаю? – Она остановилась и вперила в меня разъяренный взгляд. – Ты намеренно ему не позвонила, потому что с самого начала была против того, чтобы мы сошлись.
– Нина, это неправда, зачем ты…
– Я помню, как ты меня отговаривала. Целую теорию выдвинула, мол, раз он жену бросил, то и меня бросит. Какая же я дура, что оставила записку тебе, а не Оле! Она бы не стала разрушать мою личную жизнь.
Нина наконец разыскала сумочку, которая завалилась за кресло, надела плащ и принялась затягивать кушак с таким остервенением, словно вымещала на нем злость, которую не могла выместить на мне.
– Отойди в сторону! – потребовала она, направляясь к двери.
– Куда ты? – покаянно спросила я, давая ей дорогу.
– На почту! И шла бы ты из моей комнаты. Я тут только друзей принимаю.
Нина хлопнула дверью с такой силой, что с потолка отвалился кусочек штукатурки.
«Вот и всё, – подумала я со странным спокойствием. – Не осталось у меня больше подруг». То-то обрадуется Нана, когда узнает! Она оказалась права: наша с Ниной дружба просуществовала недолго. Наверное, я и в самом деле не умела дружить. Инга была счастливым исключением, но и ее я потеряла. Неизвестно, когда мы с ней теперь увидимся. И увидимся ли вообще.
Накануне я позвонила Инге, чтобы поблагодарить за книгу, поздравить с помолвкой и пожелать ей счастья. Тогда-то она и огорошила меня известием, что Миша назначен руководителем палеонтологической экспедиции в пустыню Гоби и они уезжают сразу после свадьбы, то есть уже на следующей неделе. Командировка продлится по меньшей мере год. Я настолько опешила, что потеряла несколько драгоценных секунд, а когда начала торопливо задавать Инге вопросы, нас разъединили, потому что время кончилось. Новый разговор заказать не получилось: почта закрывалась, телефонистка уже собиралась домой.
Но перед тем как разговор прервался, Инга успела ответить на мой вопрос, чем она будет заниматься в монгольской пустыне. Ее назначили ответственной за пошив и починку комбинезонов и прочей спецодежды для участников экспедиции. В этом была некая злая ирония: Миша благодаря командировке получал жену и повышение, а Инга – скромную роль швеи после должности костюмера в ведущем ленинградском театре. Ради любви она, не колеблясь, бросила все то, без чего раньше не представляла свою жизнь: благоустроенный быт, квартиру в центре Ленинграда, престижную работу, общение с театральной богемой, кино и музеи. Фактически Инга повторяла мой путь, только поводы у нас были разные: у нее – начало семейной жизни, у меня, наоборот, ее завершение. Инга ехала в такую же глушь, в какую не побоялась уехать я, хотя всего два месяца
