Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

– Ты сможешь проникать взором в глубь почвы, – увлекает Божье Ничто. – Видеть, что творится внутри могилы, различать стадии разложения трупов, их пол и возраст. Но главное, ощущать энергетику захоронения. Останки праведника источают особое инфракрасное свечение. Эту энергию не спутать, от неё исходит приятное покалывание и тепло…

Костя слушает Божье Ничто, храня гробовое молчание. Только покачивает авоськой.

– Ладно, пойдём на кладбище как гости, – грустно резюмирует царапина. – Видимо, тебе ближе экстенсивные практики.

И они подходят к кладбищенским воротам. На калитке табличка, уведомляющая, что кладбище открыто для посетителей все дни недели с восьми утра до шести вечера.

– Костя, что опять не так? Почему остановился?

А мальчишка чувствует лёгкий колючий холодок. И ещё множество внимательных, настороженных взглядов отовсюду. Сквозь прутья кладбищенского забора по чуть просачивается бледный туман. Медленно подбирается к Костиным подошвам, обволакивает. Откуда взялся посреди солнечного дня? Тут не овраг, не болотистая низина…

Вспоминай, малыш. Кладбище сродни желудку, где переваривается человеческая биомасса. А белый туманец – некрожелудочный сок, наружный его избыток. Эта дымчатая субстанция не лишена зачатков разума, реагирует на тепло, звуки. Кладбище вышло из своих берегов, чтобы познакомиться. Пока что туманец мелко стелется, но если Крестовый Отец решит погнать чужака, завеса поднимется, укрывая плотным белёсым маревом надгробия и тропинки, – шагу не ступить…

Мёртвый город неплохо охраняет себя и свои границы. Ближние к забору могилы зорко несут сторожевую вахту – они уже по цепочке передали информацию, что на пороге посетитель и надо приготовиться к тёплой встрече.

– Как-то мне не по себе, Божье Ничто… – переминается с ноги на ногу Костя.

– Всё в порядке, малыш, это что-то вроде пограничного контроля.

Иррациональный страх, удушье – приметы того, что сработала кладбищенская сигнализация и появились «гарды» – астральные мыслеформы, издавна науськанные на человеческое сознание. Их работа – пугать и отваживать случайного обывателя от запретной территории мёртвых. Обычное воздействие гардов – паника, чувственные атаки на органы зрения и дыхания. Это не означает, что кладбище гонит, скорее, напоминает о почтительности и этикете. Некромант должен благоговеть перед величественной бездной постсмертия. Следом за гардами наплывает Крестовый Отец. На чисто физическом плане его присутствие ощущается нездешним, с особым запахом сквозняком. Иногда это может восприниматься в виде удара тепловой волны, как бывает, если стоишь рядом с вентиляционной шахтой метро.

Здороваться необходимо вслух. На амплитуде поклона желательно не экономить. Если Крестовый Отец вдруг оскорбится, невежа в лучшем случае отделается сильнейшей мигренью.

Конкретного места для закупа, то бишь даров, не существует. Кто-то полагает, что оптимален первый кладбищенский перекрёсток. Но сгодится и укромный уголок с высохшим деревцем. Небесполезно прислушиваться к своему внутреннему советчику, глядеть по сторонам, стараясь подметить сигналы, которые посылает кладбищенское пространство. Не поверишь, милая, но когда-то надо мной пролетела синица, уселась на ветку и принялась тихонько пинькать: «Здесь-здесь-здесь!»

Дары, если что, не подразумевают вседозволенность. Следует помнить – за тобой неустанно приглядывают: сам Крестовый, гарды, оболочки.

Входи, малыш, и не робей. Вон даже белый туманец отступил, вернулся за ограду – определённо добрый знак. Что нужно сказать?

– Общий привет!.. Ой, что это, Божье Ничто?!!

Будто грозовые сферы сгустились над пространством кладбища. Выше могил и деревьев гигантский пучок светящихся нитей. От каждой могилы тянется наверх энергетическая пуповина, соединённая с парящим сгустком, похожим на плазменное облако. Кружат вихри, вспыхивают молнии. Сгусток плывёт, пульсирует, нити переплетаются причудливыми узорами, точно каждый миг кладбище прядёт магическое макраме. Пока Костя находился снаружи, ничего такого не видел, а теперь в кладбищенском небе зажглась кровеносная система и пылающее сердце.

Нити сияют разноцветным свечением. Те, что потолще, ведут к давним захоронениям, тонкие – к могилам помоложе. Видны и просто обрывки, потерявшие связь с землёй. Тёмно-синие, багровые оттенки подразумевают мужские останки, розоватые и жёлтые – женские, зеленовато-бледные – детские. Имеются особые могилы-порталы, уводящие в подземные лабиринты иных измерений. Так кладбища мира и связаны между собой. Сколько же самонадеянных путешественников сгинуло в этих катакомбах неведомого…

Костя, чёртов троечник, ты хоть понимаешь, что тебе безо всякой подготовки и медитации открылась практика кладбищенского Ви́дения?!

– Это твоя заслуга, Божье Ничто?! – с испугом и восхищением спрашивает Костя. – Ты настоящий волшебник!

– Я ничего не делаю специально, малыш, – ласково отвечает царапина. – И я не волшебник, а могильный симбионт. Моё присутствие наделяет тебя сверхвозможностями. Кладбище чует в тебе своего.

– А что такое «ви́дение»?

– Одна из интенсивных практик. Обычно достигается долгими годами тренировок, суть которых в специфической расфокусировке зрения, окулюса феноменоскопа.

– Как глаза косить?

– Ну, почти.

Ах, Костя, Костя, так и было бы, согласись ты на некромимесис! Но кто-то испугался, побрезговал закусить пучок могильной травы! Поэтому кладбище не откроется нам в светящейся ипостаси. Увы, мы пойдём банальным экстенсивным путём…

И правда, никаких свечений, нитей-пуповин и штормовых сфер. Ласковый осенний день. В небе облачное безмолвие. Прогудел бронзовый жук. Посреди аллеи стоймя вьётся рой мошкары. Паутина, что зацепилась за кованую пику могильной оградки, похожа на пучок седины, которой забита массажная щётка бабы Светы. Скачет по мрамору воробей, поклевал прах и упорхнул. Вдруг ветер задул, полетели с ветвей, кружась, бабочки-лимонницы, напоминающие осеннюю листву…

Ощущение, что кроме Кости вообще ни души. Из глубины кладбища доносится равномерный перестук – точно ударяют железом по камню. А чья-то беспечная речь, такая вроде близкая, оказывается, звучит за кладбищенским забором – просто случайные прохожие, а не посетители. Пробежала трёхцветная кошка, на мальчишку ноль внимания.

– Кладбище советское… – размышляет Божье Ничто. – Крестов раз-два и обчёлся. Тут, пожалуй, за старшего по эгрегору Комендант или Комиссар. Правильней будет сказать: «Товарищ Комендант, можно мне тут поработать?!» – и отдать пионерский салют. А ситро и шоколадку оставим на перекрёстке.

– Ладно… – соглашается Костя, вынимая дары.

В самом начале аллеи на обочине чёрная урна. Не для мусора, а скорбное парковое украшение. А напротив такая же урна отсутствует – лишь квадратная подставка. Лучшего места для даров не придумать. Костя ставит бутылку и кладёт рядом батончик.

– Дяденька Костяной Комендант, – бормочет мальчишка равнодушной скороговоркой – будто читает у доски стих без выражения. – Разреши тут поискать могилу праведника, очень нужно… А что теперь?

– Подождём ответа, дружок. Комендант должен себя как-то проявить.

– И как я это пойму?

– По чувству всепоглощающей жути.

Костя морщит нос:

– Ты же говорил, что на кладбище страх или ужас!

– Я и не отказываюсь. Ужас являет себя в Жути. Точнее, Жуть – это то, как мы воспринимаем Ужас, его эманация в чувственный мир… Ладно, айда искать могилу праведника!..

И они идут прямо по аллее мимо надгробий. Гранит, мрамор,