Охота за тенью - Якоб Ведельсбю

Я отвел Йохану диван, и мы болтали о прежних днях, но теперь ему пора домой: у него разговор по скайпу с «Нэшнл джиогрэфик», я машу ему вслед и думаю, как мгновенно и неожиданно способна измениться жизнь.

Паром на Осло проходит мимо, залитый солнцем, моя правая нога непроизвольно дергается вверх-вниз, и я делаю над собой усилие, чтобы перестать качать ею. Раскатистый гудок парома вызывает во мне глубокую тоску по удивительной энергии, присущей молодости. Меня смущает, что она снова бередит мое сознание, моя первая любовь и одержимость, осторожный и всепроникающий трепет соития. Моя первая настоящая печаль. Сара ввела меня через эти врата в мир, в котором открывались бесконечные возможности творить добро или зло.

В назначенное время мы встретились в ресторанчике, и Йохан рассказывает, как две недели назад он получил по почте письмо из немецкого посольства в Дании.

— В конверте лежал паспорт, который пропал у меня двадцать лет назад во время автомобильной аварии в Африке. Я, наверное, упоминал о том случае, я еще ногу тогда покалечил?

Если и упоминал, то я этого не помню и потому сосредоточенно разглядываю содержимое своей тарелки: три ломтика хлеба, жареная сельдь, салат с курицей, пикантный сыр. Хотя мы несколько месяцев путешествовали вместе, я почти ничего не знаю о нем, может, раньше знал, но теперь это улетучилось из памяти.

— По всей видимости, паспорт нашли после аварии и передали в консульство, где он, конечно же, канул в Лету в одном из шкафов архива вместе с прочими закрытыми делами, и о нем не вспоминали, пока кто-то много лет спустя не взялся все это разгребать. Это оживило воспоминания. За те годы, что я ездил по миру, я получил больше впечатлений и встретил больше интересных людей, чем за всю последующую жизнь, и ты был одним из этих людей, Петер.

— Каким ветром тебя занесло в Африку?

— Это самое нехоженое место, которое я мог себе представить. Самый дикий, доведенный до полной нищеты и запустения, поруганный континент на земле.

Йохан смотрит на меня, и его белые зубы обнажаются в улыбке. Однако глаза не улыбаются.

— Я свалил от отца, даже не сказав «прощай», — продолжает он. — Он сидел на стуле перед телевизором в нашей гостиной в Шварцвальде. Я долго смотрел на него в окно. Таким я его и запомнил.

Немного помолчав, Йохан продолжает:

— Мою голову переполняли мысли о другой, лучшей жизни. Я точно знал, что не останусь в тех краях, где родился, а после маминой смерти ничто уже не мешало мне отправиться путешествовать.

— Насколько я помню, твои отношения с отцом оставляли желать лучшего?

— Мы не сказали друг другу ни слова с тех пор, как он, года за два до моего ухода, напился и поднял руку на мать. За это я так его отделал, что пришлось везти в больницу. Я отправился в Африку не попрощавшись, — повторяет он. — Кстати, так странно: с того момента, как мы встретились, я говорю не умолкая.

— Погоди еще, у меня у самого прошлое сейчас хлынет на поверхность!

Я вспоминаю Марию и Сару. Они появились в Гоа спустя всего несколько недель после нашего с Йоханом знакомства. Последние три месяца он провел в тибетском монастыре, а когда деньги закончились, начал зарабатывать на жизнь, открыв кафешку в полуразвалившейся хижине возле дорожки, ведущей к пляжу. Йохан готовил на кухне вместе с монахом, которого отрыл где-то в Лехе, самом большом городе Ладакха. Я заходил туда поесть, познакомился с ними, оставался ночевать в их хижине, и вскоре я начал с ними работать — ходил с Йоханом на рынок и притаскивал оттуда овощи, мясо и рыбу.

Появление датчанок никого не удивило, в Гоа тусовалось немало датчан. Я вспоминаю о том времени, как об одном длинном счастливом полете. Мы с Сарой продолжали встречаться, но Копенгаген не Гоа. К тому же была еще Мария. Теперь из закоулков мозга выныривают и другие картины, и я припоминаю, как они с Йоханом пригласили меня потом в Германию на свадьбу, но ехать я не мог или не хотел, или дело было в чем-то другом, но я так и не ответил на приглашение.

— Короче говоря, Мария пару месяцев назад меня выставила. — Голос Йохана вторгается в мои воспоминания. — Она живет в нашем доме в Шварцвальде, в Баден-Вюртемберге, а я в Копенгагене. Мы поменялись странами.

— Что произошло?

— Долго рассказывать, — говорит он. — Я почти всегда пропадал где-нибудь по работе, тут сложно что-то изменить, а когда наконец объявлялся дома, кажется, только мешал ей. Так или иначе, она попросила меня больше не появляться.

— Вы совсем не видитесь?

— Обычно она звонит пару раз в неделю, но вот уже давненько от нее не было никаких вестей. Она прекрасно обходится без меня.

Взгляд Йохана соскальзывает с меня в меланхолические, туманные грезы. Внезапно его лицо светлеет.

— Но я говорил тебе чистую правду, поверь! — В его тоне появляются требовательные нотки. — Мне просто необходимо что-то поменять в жизни, выйти на новый уровень. Я мог бы работать оператором или вообще кем хочешь в твоем документальном фильме.

— Да я на мели, мне нечем тебе платить.

— Ничего, поработаю за так ради нашей старой дружбы. Я только что сдал крупный заказ, деньги пока у меня есть.

Предложение Йохана настолько заманчиво, что верится с трудом. Кирпичики бесшумно стают на свое место, выстраивая образы возможного будущего, какого я не мог себе и вообразить еще неделю назад. В мозгу не шевелится ни одна мысль.

— Расскажи мне о твоем фильме поподробнее, — говорит он с нетерпением.

7

Пернилла наливает мне кофе. Молоко прокисло, и мне приходится пить черный с сахаром. Кофе отличный. Мы сидим в креслах в комнате с эркером — одной из трех комнат с окнами на Фредериксберг-аллее, и я вспоминаю, что Янус купил эту квартиру невероятно дешево, когда стал главным редактором. Владельцы его журнала и других скандинавских изданий имеют в собственности массу недвижимости, и в то время недорогое жилье использовалось как некий бонус для главных редакторов. Пернилла надеется, что если все будет нормально, то в новом году она и ее парень переедут сюда. Помолчав, она говорит очень тихо:

— Однажды мне надо было спуститься вниз, в ларек, и я сказала: «Пока, папа, до скорого», а он вдруг ответил: «Встретимся там» — и посмотрел в направлении окна. Это было так странно