Парадизо - Франческа Сканакапра

Дон Амброджио повернулся к дону Джервазо, наклонил к нему голову, затем снова повернулся к моему отцу и объявил:

– Синьор Понти, я, при поддержке благотворительной организации дона Джервазо, с удовольствием предложил бы вам стать хранителем, смотрителем, а также рабочим на кладбище Пьеве-Санта-Клара. Благотворительная организация дона Джервазо предоставит средства, которые обеспечат вам жалованье. Вы должны понимать, синьор Понти, что большим оно не будет, но это хоть что-то. А хоть что-то всегда лучше, чем ничего.

– На первых порах мне, возможно, понадобятся перерывы на отдых, – пробормотал папа, он выглядел растерянным.

– Уверяю, синьор Понти, никто у вас за спиной размахивать хлыстом не будет. Организация дона Джервазо полностью осознает ограниченные возможности тех, кто нуждается в ее помощи, равно как и я. – Священник откашлялся, а потом добавил: – Разумеется, не стоит ожидать оплаты за дни, когда вы сочтете себя нетрудоспособным или не сможете работать из-за дурной погоды.

На миг повисла тишина, которую прервал мамин всхлип. Отец и оба священника повернулись в ее сторону.

– Спасибо! Спасибо вам большое! – проговорила мама надтреснутым голосом. – Мои молитвы были услышаны.

Дон Амброджио перекрестился и улыбнулся.

– Дорогая синьора, зачем нужна церковь, если не для того чтобы помогать своим последователям в трудную минуту?

За каждый полный день работы отцу обещали платить сто лир. Средний доход работника в те времена был триста лир в день, но мой отец не был средним работником. Он был калекой без надежды на оплачиваемую работу. И, как сказал дон Амброджио, сто лир лучше, чем ничего.

Все это время я послушно сидела у окна, не издавая ни звука, как и велела мама. Я радовалась, что папа снова сможет работать, но куда больше этой важной новости меня волновала судьба кекса.

Мама взяла тарелку, стоявшую на буфете, и торжественно поставила ее в центр стола. Кекс на тарелке казался таким крошечным.

– Если желаете взять кекс домой, я могу завернуть его в бумагу, – обратилась мама к дону Амброджио. – Дон Джервазо, вы точно не хотите взять с собой кусочек?

Второй священник снова поднял руку в вежливом отказе.

– В таком случае, синьора, не позволите ли мне взять с собой второй кусок? – спросил дон Амброджио и облизал губы, оглядывая крохотный кекс. – В деревне есть дети, которые три с лишним года не пробовали такой выпечки.

– Тогда, может, возьмете весь кекс? – предложила мама после секундного колебания. – Одного кусочка ведь не хватит. Прошу вас только вернуть мне форму для кекса, после того как разделите лакомство среди детей.

– Дорогая добрая синьора, я потрясен вашей щедростью! – Дон Амброджио снова перекрестился. – Да благословит Господь вас и вашу прекрасную семью!

В полном отчаянии я смотрела, как священники уходят с маминым кексом. Не знаю, сколько детей им полакомились – если такие вообще были, – но форму нам так и не вернули.

Как только священники ушли, мать повернулась к отцу:

– Луиджи, но по силам ли тебе это?

Отец пожал плечами:

– Мы не может позволить себе отказаться от ста лир, правда?

Менее бедствующий или более слабодушный человек отверг бы предложение священников. Папа сумел продемонстрировать, что может встать и наклониться, чтобы поднять чашку, но работать он был не в состоянии. Боль терзала его постоянно. Как бы осторожно он ни двигался, боль яростно обрушивалась на него, и папа, стиснув зубы, замирал, пока приступ не проходил.

Однако благодаря силе духа и решимости, которые отметил дон Амброджио, вызов папа принял – работать на кладбище согласился. По крайней мере, жалованье позволило бы платить за лекарства, которых ему требовалось все больше. Со священниками он договорился приступить к работе на следующий же день.

Тяжелым испытанием была не только сама работа на кладбище. Чтобы добраться до него, следовало пройти расстояние, неподвластное папе с тех пор, как он получил травму. Мама отказалась отпускать папу одного, и мы пошли с ним. На то, чтобы преодолеть один-единственный километр до кладбища, нам понадобился целый час. Переход лишил папу сил – бледный и взмокший от напряжения, он привалился к стене.

Кладбище и до войны пребывало в запущенном состоянии. Дорожки заросли травой, жилистыми сорняками. После того как власти начали реквизировать металл, ограды и таблички исчезли. Вход прежде закрывали тяжелые чугунные ворота, над которыми возвышался медный крест, но и то и другое тоже изъяли. Ворота заменили простой деревянной перекладиной, из двух досок сколотили грубый крест.

– Ты точно справишься? – беспокоилась мама.

– Разумеется. Через минуту все будет в порядке.

– Хочешь, чтобы мы остались с тобой?

– Нет-нет, идите домой. Сейчас отдышусь и начну скакать, как молодой козлик.

Мы оставили папу на кладбище. Обратный путь занял у нас от силы минут двадцать. Вечером, когда мы пришли его забирать, папа лежал на ступенях. Он выпил все свое лекарство от болей. Домой мы брели два часа с лишним.

На новые сапоги взамен тех, что были на папе во время несчастного случая, требовалось не меньше тысячи лир – для нас это было все равно что миллион, никакой разницы. Мама сшила папе парусиновые башмаки, подошвы она сделала из старой шины. Резина истерлась уже через три дня, папины ноги были все в ссадинах и волдырях. Маминых запасов резины хватило лишь на одну новую подошву, для другой пришлось использовать слои ткани и картона, что совершенно не спасло.

Каким-то чудом дзии Мине удалось выменять для папы пару крепких кожаных башмаков. Не новых, конечно, но хорошего качества и почти не ношенных. Я смотрела, как мама их зашнуровывает. Улыбаясь, папа дважды прошелся в обновке вокруг кухонного стола, потом долго сидел, глядя на свои обутые ноги, а после позвал меня поближе, чтобы я восхитилась башмаками.

– Даже хорошо, что кто-то взял на себя труд их разносить. Хоть у меня самого никогда новых ботинок не было, я знаю людей, которые, обзаведясь новой кожаной обувкой, просто с ума сходили от того, как она скрипит при ходьбе. А эти просто восхитительны. Никакого скрипа!

Грузовик ехал по ровным прямым дорогам Ломбардской низменности, а я не замечала ни окрестностей, ни времени – меня занимали одни лишь мысли о покинутом доме. Только когда рельеф изменился и местность сделалась гористой, я вернулась в реальность.

Дороги стали хуже. Каждый ухаб, каждая рытвина терзали нам спины, сотрясали наши маленькие косточки. Многих детей тошнило, и на бедолаг, сидевших рядом с ними, летели брызги рвоты. Куклу и сумку с одеждой я подняла на колени, чтобы спасти от рвоты, озерцо которой перемещалось в мою сторону всякий раз, когда