Крысиха - Гюнтер Грасс
Нет, эта история не годится для программы. Слишком уж откровенно она сообщает правду. Ведь, кроме того, говорят, что среди ста тридцати готических панков, которых замуровали и засыпали в горе с кальварией, была и младшая дочь ратмана Ламберта Рике, особенно любившая свою крысу; тихая и замкнутая шестнадцатилетняя девушка, которую называли Грет, обрученная с сыном богатого мельника Хорнемуле, пшеничновласая, умела возносить прекрасные молитвы, молилась долго и проникновенно, пока она, как и другие девушки и юноши до нее, не привязалась к своей крысе. И эта Грет, младшая дочь ратмана, говорят, назвала свою крысу Гансом и, возможно, вместе со своим крысиным Гансом кое-что делала, и делала это снова и снова.
Что значит здесь «говорят» и «возможно»! Она это делала, позволяла себе, творила и натворила.
До тех пор ее девичья честь была неприкосновенна. Отрешенными молитвами она прогоняла любую мысль, которая угрожала ей. Сыну богатого мельника разрешалось приближаться к ней лишь настолько, чтобы можно было слышать друг друга. И даже когда они ходили в церковь, кроме обмена взглядами, не позволялось никаких вольностей.
Разрешалось, однако, крысе. Поначалу Грет допускала лишь шутливые сближения, затем ее Ганс получал все больше и больше и в конце концов – все, снова и снова. В результате дочь ратмана забеременела и спустя неподобающе короткое время родила тройняшек, которые были хоть и малы, но пропорционально сложены, как обычные гамельнские младенцы, и во всем похожи на людей, за исключением очень миленьких крысиных головок.
Какая это была радость для ста тридцати готических панков. Поскольку у сына церковного старосты, которого звали Хиннер, был ключ, ночью все тайком пробрались через дверь ризницы в церковь Святого Бонифация, а затем спустились в самую крипту, в которой трое сыновей были крещены и получили имена трех волхвов: Каспар, Мельхиор и Бальтазар. С благоговением стояли мальчики и девочки в своих лохмотьях вокруг каменной купели, стараясь, чтобы бубенцы, пришитые к их тряпью, не издали ни звука. Тихими, как мышки, были и крысы, которых они носили в спутанных волосах или на голой коже под лохмотьями. Хиннер, сын церковного старосты, произнес то, что полагалось говорить во время крещения. Остальные благочестиво вознесли под низким сводом: Credo in unum Deum…[51]
После этого празднование продолжалось до самого утра на берегу реки Везер. Но горожане не желали разделять радость готических панков. Слова «нуклеиновая кислота» и «генная цепь» тогда еще не были в ходу. Люди-звери и звери-люди встречались лишь в сказках, баснях и – что хуже всего – на шабашах ведьм, но не в Гамельне средь бела дня. Возмущенный шепот сужал улочки. Серые братья и белые монахи сулили ад. Уже сплачивались против патрициата городского совета низшие гильдии. Когда не только кожевники и носильщики, но и мельники и кондитеры завели бунтарские крамольные речи, мятеж стал неизбежен.
Но как только городские стражники попытались применить силу и отнять у молодой матери младенцев, эти сто тридцать образовали угрожающее защитное кольцо вокруг милого выводка. Кроме того, они пообещали, что в случае применения силы подожгут все водяные мельницы, десятинный двор монастыря и зернохранилища перед городскими воротами.
В итоге именно ратман Рике, терзаемый позором и давлением со стороны всех членов совета, монастырского фогта и ганзейского графа, велел позвать издалека, из Винзена-на-Луэ, одного дудочника, об особом искусстве которого ходили слухи. Получив письменную гарантию выплаты серебряного вознаграждения в случае успеха, он приехал и познакомил сто тридцать человек со своими флейтами, разными по тональности. Он подыгрывал пляске всякий раз, когда они этого хотели, и учил их новым танцам. Вскоре он познакомился с их тайниками и убежищами, в том числе с просторной пещерой в горе с кальварией, в которой молодая мать Грет со своим крысиным Гансом и тремя особенными сыновьями скрылась от городской стражи и убийц из числа батраков грубых мельников.
На Иванов день дудочник вывел из города оставшихся сто двадцать девять детей, играя на волынке, которой владел столь же искусно, чтобы, как он сказал, устроить праздник для милой матери Грет, ее Ганса и троих детей. Он повел их по полевым дорогам и лугам, через перелески и кусты орешника в пещеру, в которой должно было состояться празднование с ячменным пивом, лепешками, копченым салом и медовыми сотами.
Конечно, подумали и о принесенных с собой крысах. Те любили сырные корки и семена подсолнечника. В лохмотьях, увешанных бубенчиками, эти сто тридцать танцевали со своими крысами до поздней ночи. Сыновья купца Амелунга, дочери пекаря Штенке, сын рыцаря Скаделанда Йорга, дети многих гильдейских мастеров и пивоваров извивались, дрыгались. В танцевальном исступлении среди них: Грет и ее Ганс. Прыжки, топанье и тряска. Все это происходило в весело-плясочные времена. Пляшущие были так поглощены друг другом, что не заметили под утро отсутствия дудочника. Тот, когда веселье достигло своего пика и теперь уже другие девушки запустили своих крыс, улизнул.
Говорят, он размахивал своей шляпой с пером, забравшись высоко на дерево, и тогда свершилось то, что было подготовлено. Пещеру – мы это знаем – замуровали, засыпали и окропили святой водой; вот почему приходится говорить – считая и малышей Каспара, Мельхиора и Бальтазара – о ста тридцати трех гамельнских детях, которые 26 июня 1284 года бесследно исчезли на горе с кальварией, и больше их никто не видел.
Я сказал своей рождественской крысе, которая во время рассказа покинула домик и вздыбила усики: Кстати, примерно в это же время – если следовать не за искусствоведами, а за прошлой жизнью художника Мальската – любекская церковь Святой Марии была расписана изнутри. Не только неф и хор, но и оконные проемы и арки. Так появились гротески на витражах с мифологическими существами. Они изображают осла и курицу, причем осел держит иголку и нитку, а курица высиживает яйца, из которых непременно вылупится зло. Мы видим, как раки играют в шахматы друг с другом. Лис-монах проповедует овце и козе. Почему олень прилежно сидит за прялкой? Летящие птицы в верхней трехлистной пальметте и между стрельчатыми арками окон могут быть голубями. На одной из внутренних поверхностей свода, однако, мы видим над головой девы в медальоне другой медальон такого же размера, на котором изображено длиннохвостое и гладкошерстное животное с головой бородатого мужчины: однозначность, не оставляющая места для загадок, – влияние Гамельна на мастерскую любекского мастера хора и нефа доказано.
Во всяком случае, главная церковь кирпичной готики своими настенными росписями предоставила свидетельства ужасного времени. И когда примерно шестьсот восемьдесят лет спустя художник вновь взобрался на строительные леса, он вспомнил чудеса и предчувствия, пляски святого Витта и пляски смерти, все предначертанные муки и ужасы. Вскоре, как говорили, с крысами пришла чума и принесла с собой предсмертный пот, который предчувствовали в страхе…
Любекский процесс по делу о фальсификации картин, начавшийся явкой Лотара Мальската с повинной, тянулся более двух лет и неизменно пользовался успехом у публики, когда обвиняемый, уроженец Восточной Пруссии, появлялся в зале суда; однако судебные заседания в земельном суде Любека, как я убеждаюсь, просматривая обвинительное заключение или просеивая протоколы, мало что дают, кроме пустых разговоров, поскольку, хотя Мальскат и его работодатель Фей были наказаны – один восемнадцатью месяцами, другой двумя годами тюрьмы, – настоящие обманщики остались для судьи почтенными людьми; они продолжают жульничать, хитрить, лицемерить, лгать и ханжествовать по сей день. Государственных иллюзионистов так и не привлекли к суду. Они остались безнаказанными; когда они умерли от старости, один был удостоен высоких
