Парадизо - Франческа Сканакапра

Мои вещи были сложены в матерчатую сумку, которую мама сшила из старого парусинового фартука. Относительно того, что можно взять, нас строго проинструктировали. Я слышала, как мама жалуется, что разрешено взять всего ничего, поэтому меня и обрядили в сто одежек. Разрешалось взять одну смену одежды и белья, ночную сорочку, тапочки, если таковые имелись, да и все. Мама была права – ничтожно мало. Сейчас я была благодарна за папины носки из толстой шерсти, и пусть ботинки из-за них жали, зато я могла натянуть их выше колен, почти до середины бедер.

Грузовик полз вверх по горному серпантину, натужно ревя перед каждым поворотом. Изрыгаемый дым был такой густой, что мы заходились в кашле, а лица вскоре покрыл жирный налет. Наверное, хорошо, что кузов был открытый, не то мы задохнулись бы от выхлопных газов.

Мне казалось, что мы карабкаемся вверх уже целую вечность, склоны вокруг были все отвеснее, дорога шла уже чуть ли не вертикально, нас всех притиснуло к заднему борту грузовика.

Девочка с лицом сердечком разговаривала с девочкой в розовой шляпке.

– Я их видела. Я видела тех мальчишек на ступенях церкви. Там все было в крови.

– Моя нонна видела, как их расстреливают, – отозвалась девочка в розовой шляпке.

– Тогда застрелили еще одного мальчика.

– Того, который лежал на дороге?

– Да.

– Он был вообще ни при чем. Говорят, он просто хотел спрятаться.

Я промолчала. Взглянув вверх, на небо, подумала об Эрнесто. Начинало темнеть, серую пелену облаков пробивали окошки тусклой синевы. Я гадала, видит ли меня Эрнесто. Вспомнила, как мы с ним в последний раз пошли в деревню, как потом мой отец едва доковылял до дома с его телом на руках. Я представила, как Эрнесто в лучшей воскресной одежде лежит в затемненной комнате, как моя тетя держит его на руках.

Голос Эрнесто снова зазвучал у меня в ушах: «Я буду ангелом».

– Моя мама сказала, что те немецкие свиньи получили по заслугам, – объявила девочка в розовой шляпке и повернулась ко мне: – Правда ведь?

– К нам домой немцы не приходили, – ответила я, глядя на куклу.

– А к нам приходили. Они целились в моего брата. Хорошо, что их отравили за то, что они сделали. Надеюсь, правительство найдет того, кто их отравил, и наградит медалью.

Грузовик со скрежетом остановился. У меня ныло все тело. Сколько времени занял переезд, я представляла слабо. Знала я лишь то, что он был очень долгим, потому что ужасно хотелось есть. Со дня гибели Эрнесто я почти не ела.

Из кузова нас по одному выгружал старик-водитель, разбухшая сигарилла у него в зубах превратилась в бурое пятно в уголке рта.

Мы огляделись, но не увидели ни монастыря, ни вообще какой-либо постройки. Мы просто доехали до конца дороги. Волна паники захлестнула всех. Девочка в розовой шляпке схватила меня за руку:

– Они наврали! Здесь ничего нет! Нас просто бросят здесь умирать!

Какофония из воплей и плача сопровождала отчаянную давку, когда девочки попытались залезть обратно в грузовик. Каким-то образом среди истеричной толкотни я ухитрилась вскарабкаться в кузов. Меня пихали локтями, сбивали с ног, наваливались всем телом. В суматохе я потеряла сумку с вещами и куклу.

Водитель кричал и оттаскивал от грузовика девчонок, которые не сумели забраться в кузов. Те лягались, колотили его кулаками, ругались почем зря, визжали, вопили, чтобы он отвез их обратно домой.

Лишь появление двух монахинь утихомирило нас. Я заметила их первой. Они показались из-за скалистого выступа и осторожно спускались по каменистой тропе. Увидев, в каком мы смятении, монахини заверили, что нас вовсе не бросили на произвол судьбы, и велели следовать за ними. Остаток пути нам придется проделать пешком, так как по тропе, ведущей к монастырю, грузовик проехать не сможет.

Одну за другой нас спустили из кузова на землю. Сумку с вещами я нашла в целости и сохранности, а вот кукла пострадала в давке – ей оторвали «здоровую» руку и наступили на лицо, оставив грязный след. Я затолкала ее в карман кофты и присоединилась к девочкам, которых монахини строили в колонну.

К монастырю вела даже не дорога, а уходящая вверх дорожка из отполированных подошвами камней. Мы побрели по булыжникам за монахинями.

Горы я видела впервые в жизни. Они были такими мрачными и чуждыми в сравнении с привычными мне равнинами полей и простором неба. В воздухе чувствовалась какая-то терпкость – это пахли сосны, которых я прежде не видела, между скалами металось эхо криков неведомых птиц. Даже облака будто бы выглядели иначе. И впервые взгляд мой не находил линии горизонта.

Мне было не по себе от того, что я не понимала, в каком направлении мы двигаемся. Дома я знала, что мы живем у Северной дороги, потому что она убегала на север от Пьеве-Санта-Клары. Я знала, что деревня лежит к югу от нашего дома. В погожий день я видела вершину колокольни. Солнце вставало на востоке, потому что я могла наблюдать, как оно поднимается над огородом дзии Мины, и садилось на западе, за домом Риты. Здесь я, сколько ни озиралась, не могла сообразить, где юг, а где север. Это сбивало с толку.

Мы обогнули гигантский валун, и впереди возник монастырь Пресвятой Девы Марии.

Древняя постройка одиноко высилась на узком плато, словно вырезанная в крутом склоне. Огромные, как у крепости, стены убегали вверх на четыре этажа. Фасад пробивали немногочисленные закрытые ставнями оконца. Тонкая колокольня, казалось, доставала до неба.

Нас встречали еще несколько монахинь, они ждали в конце дороги, чтобы поприветствовать нас. Ветер трепал их рясы, и они напоминали взъерошенных дроздов.

Нас провели через высоченные ворота. Я была сама не своя от страха. Никто не разговаривал. Стайка дрожащих, ободранных, до смерти перепуганных девчонок переступила порог неведомого мира. Впрочем, монахини уже хлопотали вокруг нас, спрашивали наши имена, говорили, что теперь мы наконец в безопасности.

– Добро пожаловать, девочки! Добро пожаловать! – бодро восклицали они. – Заходите, не стойте на холоде!

Разницы между холодом снаружи и холодом внутри я не ощутила. Стоя в огромном притворе, я чувствовала, как стужа поднимается от каменных плит, пронзает подошвы ботинок, слои носков и чулок и впивается в ноги.

Стены монастыря заросли плесенью. На потолке местами краска отслаивалась, виднелись кирпичи, кое-где можно было различить следы убогой реставрации. Воняло затхлостью, прогорклым лампадным маслом, гнилью и мышами. Сквозняк не исчез, даже когда, оглушительно стукнув, за нами захлопнулись громадные двери.

Я застыла, прижимая к себе сумку и повторяя про