Крысиха - Гюнтер Грасс

Церковный неф, наполненный крысами.

Но органистка,

с рассыпавшимися по плечам локонами, была прекрасна.

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА, в которой карета отправляется в прошлое, двое старых господ из былых времен ведут беседу, другая Дамрока завивает локоны, собираются музейные экспонаты, а крысы откармливаются, печальное известие омрачает празднование дня рождения, Solidarność побеждает, но от человека ничего не остается и последняя надежда рассыпается

Ускользнули лишь Гензель и Гретель. Все, что было сказкой и сулило хороший или плохой конец, было раздавлено, растоптано, измельчено, выплюнуто, сровнено с землей и уничтожено драконоподобными спецмашинами. В конце Принц, пробудивший свою Спящую красавицу поцелуем, после чего канцлер и его свита тоже проснулись, был вместе с проснувшейся Спящей красавицей вдавлен в лесную почву так, что нам, тем, кто в фильме и в жизни всегда остается ни с чем, достался лишь отпечаток его губ как фрагмент. В будущем никто больше не будет целовать так, как он. Никакой вечный сон нас не постигнет. Отныне все сны будут происходить наяву.

Смех военных. «Все разрушено!» Они хлопают друг друга по плечу.

Неудивительно, что все продолжается, как и прежде, нет, даже хуже, потому что теперь – без надежды. Но пока эксперты спорят, как будто иначе и быть не может, пока министры и боссы, как обычно, ведут свои дела и при этом находятся в полной безопасности, потому что каждый автомат снова наготове, пока еще благословляют генералов, ведь и епископам ничего нового не приходит в голову, и канцлер для телевидения и на радость журналистам громко кричит: «Ханси! Маргарита!» – Гензель и Гретель бегут прочь.

Наш господин Мацерат хочет, чтобы было так. Я согласен с ним. Кто-то должен улизнуть. Никто не хочет остаться совсем без сказок.

Это говорят повсюду в стране, но на вопрос журналистов: «Господин бывший канцлер, вы очень скучаете по своим детям?» – отвечает не отец, а генерал-канцлер: «Мы сумеем пережить и эту потерю».

Хотя их никто не преследует, Гензель и Гретель все еще в ужасе бегут по мертвому лесу, трупное окоченение которого не отступает. Ни взгляда назад, только прочь прочь прочь…

И вот, когда телевизионщики с протянутыми микрофонами спрашивают у промышленных магнатов: «И что же будет с лесом?» – один из магнатов отвечает: «Спишем с баланса! Мы просто спишем с баланса лес! Как сказки, так и лес спишем».

Это остается в качестве субтитра, пока Гензель и Гретель бегут рука в руке.

Отвечая на вопросы, епископы объясняют все события, будь то плохие или хорошие, как волю Божью: «Господь дал, Господь взял», – говорит один, а другой добавляет: «Значит, так было суждено».

Как написано на хлопушке, которую ассистент поднимает перед каждым интервью, телерепортаж будет называться «Ведьма мертва – сказке конец».

Когда спрашивают их мнение, министры и эксперты в конце говорят вразнобой: «Нужны новые экспертизы!» – «Разумеется, независимые!» – «Сейчас нужно определить приоритеты!» – «Другие говорят о лесе, а мы исключаем его из рассмотрения!» – «Не лес умирает, а воля к действию!» – «Это же ребячество, ребячество!»

Смеясь, бегут Гензель и Гретель прочь. И когда они, взявшись за руки, бегут через мертвый лес, он начинает зеленеть буйно растущей порослью. Прыжок за прыжком преображаются омертвелые ветви, а вместе с ними – смеющиеся дети, когда они прыгают и скачут. Словно двигаясь вспять, Гензель и Гретель теперь одеты по старинной моде. В коротких штанишках, шнурованных башмаках, вязаных чулках и длинной юбке, они бегут, и из-под шапочки и чепчика виднеются качающиеся косы и развевающиеся локоны. Они словно сотворены рукой художника Людвига Рихтера; и лес зеленеет так, как его рисовал художник Мориц фон Швинд, благочестивый творец: темные ели, высокие буки, дубы, вязы, древний смешанный лес, в глубину которого не ступала нога углежога.

Так они и бегут, словно сказки еще существуют, словно единорог вот-вот появится, словно там, где взлетают сойки, стучит дятел и грибы стоят кругом, Ведьма где-то рядом. В подлеске что-то шевелится. Снова муравейник. Как и вначале, когда еще была надежда, это золотой волос, который лесная горлица держит в клюве, чтобы при меняющемся, пробивающемся сквозь листву свете указать им путь через папоротник, по мху и хвойному опаду, ведь куда-то же они идут.

И там, где посреди леса пересекаются две тропы, Гензель и Гретель, нисколько не удивленные, видят стоящую на перекрестке карету, запряженную белыми лошадьми. Без кучера на козлах, с цугом в две пары и обитая серебряными гвоздями, словно ее милостиво прислал сам хозяин замка, ждет карета.

Белые лошади фыркают. Их упряжь сверкает. Тут открывается дверца кареты, приглашая войти. Дружелюбно здороваются Якоб и Вильгельм Гриммы, одетые в стиле бидермайер, совсем как Гензель и Гретель: в высоких цилиндрах, с кружевными воротниками, в бархатных сюртуках, отделанных шнуром на карманах и рукавах; такие, какими мы знаем этих господ по пожелтевшим гравюрам, с тех времен, когда они собирали сказки в Гессене и других землях, тогда, когда лес еще был лесом.

(Наш господин Мацерат считает, что сказать больше нечего.) Я все же позволю Вильгельму Гримму произнести фразу: «Садитесь же к нам, дети!» А субтитр Якоба Гримма должен приглашать: «В таком настоящем нам не место. Мы больше не нужны».

Теперь Гензель и Гретель могли бы учтиво сделать реверанс, поклониться и в два голоса сказать: «Мы ведь чувствовали, что потеряны не навсегда».

Они садятся в карету, которая без кучера, движимая лишь четверкой белых лошадей, едет не вперед, скорее наоборот, в прошлое, ход которого занимателен: путешественники встречают самых разных простых людей.

Слева и справа от ухабистой дороги, которая скоро покинет лес, но затем, между лугами и хлебными полями, вновь к нему направится, мы видим людей в старинных одеждах, в лохмотьях и форменных мундирах, идущих большими шагами, с трудом передвигающихся, быстро идущих, тяжело нагруженных: старая женщина, согнувшаяся под вязанкой хвороста, мужчина, несущий улей, женщина с коробом, крестьянин с теленком на веревке, двое странствующих подмастерьев, гусятница, мальчик-попрошайка, а также безземельные люди и закованные в цепи заключенные, которых со всех сторон охраняют солдаты.

Но поскольку карета, в которой Гензель и Гретель оказались вместе с братьями Гримм, движется вспять, все, кого они встречают, отступают шаг за шагом назад: как будто старую женщину тянет вязанка хвороста, мужчину – улей, жену горшечника – тяжелая ноша короба, а крестьянина – теленок на веревке. Назад, распевая песни, бредут подмастерья. Гуси гонят обратно в хлев служанку. Задом наперед отныне будет просить милостыню мальчик. И даже безземельные и заключенные надеются вместе с охраняющими их солдатами, что если только они достаточно далеко затащат и загонят друг друга в царство Давным-Давно, то наконец найдут землю, будут лучше обеспечены и свободны от цепей. Столь много обещает прошлое.

Здесь мог бы закончиться немой фильм «Леса Гриммов». Но кому обращенный вспять конец немого фильма об умирающем лесе и конце сказок кажется слишком многообещающим, приукрашенным надеждой и недостаточно злым, тот пусть, советует наш господин Мацерат, откроет газету и читает ее, пока его не охватит гнев от того, что говорят эксперты канцлера. Сказка о Гензеле и Гретель, во всяком случае, окончена.

Ах, крыса, крыска! Что нам еще остается, кроме Третьей программы? Где еще есть надежда? Рядом с кем бы я мог, если мне это приснится, сказать: Мы еще есть! Мы существуем! Мы хотим и будем…

Конечно, Мальскат здесь. Изнуренный ушедшим настоящим, он живет на острове в Дипенморе близ Любека и неподалеку от незыблемой границы между государствами, которые взаимно изображают Другую Германию. Как честный создатель иллюзий, он пережил своих современников, которые до конца оставались фальсификаторами, пусть и в бедности, но все же всеми уважаемый, в то время как старый лис и саксонский козлобород вызывают у нас изжогу.

И если я, крыска, утверждаю, что не только Мальскат, но и наш господин Мацерат все еще здесь и производит популярные видеокассеты, ты должна поверить мне, который тоже еще здесь и лишь временно сидит в своей космической капсуле, что