Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров

— Куда?

— Не знаю. Не сказали. Выдали бумагу на расчет и все…

Уезжая, Костя распродал свои немудреные пожитки и кутил всю неделю до отправки.

— Э-э! Веселись душа и тело — вся получка пролетела! — кричал он.

— Костя, брось пить, — уговаривал я. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь.

— Поговорим?.. А о чем нам с тобой говорить!.. Не с кем мне говорить!.. Нет у меня никого, понимаешь?! Никого! Один я на белом свете…

Лицо у Кости вдруг перекосилось, словно от боли, голова упала на стол, и он заплакал.

Я сидел рядом и не знал, что делать: то ли утешать, то ли ругать. А Костя всхлипывал, как ребенок.

Я понял причину такого настроения. Не имея ни родных, ни близких, Костя привык к своей нынешней жизни и боялся потерять связь с тем, что стало для него в последние годы, может быть, единственной привязанностью — завод и товарищи.

Ходил провожать Бычкова на вокзал. Было много народу. Ребят провожали весело, с песнями и музыкой. Гармонисты не жалели сил, девчата голосисто распевали частушки, звонко выстукивая каблучками по асфальтовому перрону задорную дробь:

Собрана уже котомка

И на лавочке лежит.

Провожаю я миленка

В нашу армию служить.

Ты играй, гармонь, со свистом,

Не ударю в грязь лицом.

Милый будет мой танкистом

И решительным бойцом.

Паровоз пары пускает,

По дороженьке бежит.

Собирайтеся, ребята,

В нашу армию служить.

Костя был трезв, задумчив. Изредка он оглядывался по сторонам.

— Васька обещал прийти, да что-то нету…

Вскоре к эшелону прицепили паровоз, и началась посадка в вагоны. Молодой лейтенант торопливо бегал по перрону и отдавал приказания сопровождающим солдатам. Поднялась суета, крики, слезы.

Перед самой отправкой прибежал запыхавшийся Ковалев.

— Думал опоздаю… Успел! Ну, как устроился?

— А чего устраиваться? — хмуро ответил Костя. — Сяду в вагон, и увезут куда надо.

— Это, конечно… Да! Чуть не забыл. — Он вытащил из-за пазухи небольшой сверток и протянул Косте: — Держи…

— Что это?

— Тебе. От нас, заводских…

Костя взял в руки сверток. Губы его по-детски дрогнули, и он крепко обнял Сашу. Они расцеловались несколько раз, крепко по-мужски. Потом Костя обнял меня, и мы расцеловались. Что-то дрогнуло в груди, и я с трудом выдавил:

— Пиши. Не забывай.

Костя кивнул головой и пошел не оборачиваясь, высокий, ссутулившийся, в хлопчатобумажной спецовке, в фуфайке и шапке.

Паровоз дал гудок, вагоны вздрогнули, лязгнули буфера и эшелон медленно покатил вдоль перрона. Призывники, стриженные наголо, высовывались в широкие двери теплушек, махали кепками. Провожающие шли, пока можно было, рядом с поездом и тоже махали. Кричали не разберешь что. Где-то захлебывалась гармошка. Я смотрел помутневшим взглядом вслед уходящему поезду, который увозил Костю Бычкова, рабочего парня, моего друга. Поезд скрылся за привокзальными строениями. Прощальный гудок. Тающий столбик пара.

Обратно возвращались с Ковалевым. Он был задумчив, не такой, как раньше. До этого я считал его только мастером, хорошим парнем. А теперь, после проводов Бычкова, что-то большее связало нас. Разлука с нашим товарищем по работе? Нет, не одно это. Бывает иногда так, знаком с человеком давно и, вроде, многое о нем знаешь, и вдруг открывается в нем самое-самое важное, чего не замечал до последнего момента. Важное — это человечность, чуткость, доброта.

Внимание к человеку всегда волнует до глубины души.

Сентиментальность? Нет! Колька Галочкин, наверное, по этому поводу изрек бы цинично:

«Ба! Как трогательно — внимание!» — или что-нибудь в этом роде. — А! Что Колька понимает?!

Через полмесяца я получил от Кости письмо, в котором он писал:

«Здравствуй, друг Серега!

Вот я и солдат.

Находимся мы в Поволжье. Когда приехали, нас прежде сводили в баню и — прощай гражданская спецовочка! Одели в новенькое обмундирование, что называется, с иголочки. Смотрим в зеркало друг на друга, и не верится — мы это или не мы. Сержант учит нас, как гимнастерку правильно заправлять под ремень да как ровно постель закрывать. Эге! Тут, брат, все по линеечке должно быть: и кровати, и тумбочки, и одеяла, и подушки — все как в строю! Дисциплина! За провинности посылают драить полы или на кухню картошку чистить: наряд вне очереди называется, или как тут еще говорят, рябчика отхватить. Я уже испытал это. Один ретивый обозвал меня «салагой», «букварем» (так тут новичков называют), да еще стал насмехаться. Ну, я ему в морду и дал. Наказали по справедливости.

О водочке — ни гу-гу. Прощай, говорят, на все три года. Я думаю, неужто так и не удастся попробовать больше за службу? Вот беда!

А вообще служба нравится.

Сейчас пока на хозработах. Кормят хорошо.

Вчера водили в санитарную часть — поставили один укол сразу от всех болезней!

Вот, пожалуй, и все.

Пиши о себе, о заводе, о ребятах наших. Как там у нас? Что новенького? Скучаю малость.

Передай большой привет хлопцам и особенно Саше Ковалеву!

По-солдатски жму твою лапу!

Костя».

Ковалевы

К человеку, с которым работаешь рядом, привыкаешь. Но понимать, что он из себя представляет, начинаешь только тогда, когда его нет. Бычков уехал, и на участке вроде стало скучно. Я привык видеть Костю у соседнего верстака. Мы часто переговаривались. Нередко я обращался к нему за помощью, спрашивал, что не понимал, — он все же слесарь был отменный. Работалось с ним легко. За его неторопливыми, даже несколько ленивыми движениями скрывались смекалка, опыт и зоркое мастерство.

Верстак пустовал. Тиски плотно сжали свои стальные челюсти, словно не собирались их размыкать до возвращения хозяина. Однако вскоре на это место пришел новый человек, демобилизованный сержант, кряжистый и молчаливый. К нему тоже нужно будет привыкать.

С Костей переписывался регулярно: я ему о заводе, он — об армии.

В одном из писем Костя писал:

«…Сегодня знакомили нас с военной техникой. Силища! Никогда не думал, что пушки могут сами, без людей стрелять. Здорово! Поговаривают, будто нас будут учить радиотехнике. Понимаешь ты, какое дело! Есть возможность приобрести хорошую специальность. Одно плохо — грамотешки мало. Жалею сейчас, что не учился раньше. Дурак же был! А знания вот как нужны, а я электротехнику не знаю и математику тоже…»

Вспомнил я о давнишнем разговоре Ковалева с Костей. Вот тебе и «на нашего брата черной работенки хватит». Взял это письмо и отправился к Саше домой.

В квартире встретила меня девушка в