Степные дороги - дороги судьбы - Нуры Байрамов

Муджевур рассердился на столь бесцеремонное вторжение, однако не спросил непрошеного гостя, откуда тот взялся. Такое уже было однажды, какой-то парень наведался. "Хотят на фронт послать, — объяснил он, — вот я и сбежал". "И этот, наверное, из тех же трусов", — подумал муджевур и спросил:

— А ты не Моджек ли будешь, сын того Аллаберды?

— Он самый. С такой догадливостью ты, пожалуй, мог бы стать милиционером.

Муджевур не обратил внимания на насмешку.

— Что, тебя тоже хотели отправить на фронт?

— Ненасытны они, — ответил Моджек и, схватив подушку, что лежала подле старика, сунул себе под бок. — Берут и берут. Телами хотят закидать врага. Немец-то, говорят, так и прет…

— А я слышал, что солнце фашиста уже закатывается. — Старик не верил Моджеку и пристально глядел ему в глаза, словно хотел прочитать в них правду. — Скоро праздник будет…

— Это для немцев праздник. — И, открывая потаенную надежду, Моджек сказал: — Говорят, немец не трогает мусульман.

Помолчал, потом ощерился в улыбке.

— А ты — молодец, хорошо устроился. Сидишь здесь и все видишь: кто помер, кого как хоронят. — Моджек залился смешком. — Небось много повидал, а? Ай, хитрец! Возьмешь меня к себе в помощники?

Муджевур не ответил, он уже все понял.

В первые дни Моджек не осмеливался и носа высунуть из дома. Боялся, как бы кто из односельчан не увидел его. Когда же убедился, что люди возле кладбища появляются редко, осмелел и даже днем стал бродить по округе. Муджевур не понравился ему с первого взгляда. Неприязнь к старику росла с каждым днем. Подобно гадюке, заползающей к суслику в нору и затем выживающей его, Моджек стал теснить муджевура. Старик не выказывал обиды, разве что ворчал себе под нос, словно обдумывал нечто очень важное, и Моджеку делалось боязно. Спустя несколько дней он принялся сооружать себе пристанище. Из могильных кирпичей сделал пристройку к кепбе муджевура. Тополевые доски табута — погребальных носилок — стали потолочным перекрытием. Пробил стену и соединил оба помещения, а вместо двери повесил кошму, на которой муджевур совершал молебны.

Так и жил. Сельский люд его не видел, а у него все на виду, когда приходят на кладбище хоронить усопшего. Иногда ночью пробирался к себе домой подкормиться и постирать. Шел не с пустыми руками. Случалось, овцы близко подходили к кладбищу, тогда Моджек хватал одну, резал и нёс домой.

Постепенно установились отношения: хозяином кладбища был муджевур, а Моджек был хозяином муджевура. От кепбе до колодца его слово — закон для старика. Свою каморку Моджек обнес оградой. Длинные ветви для нее раздобыл муджевур: попросил кого-то из сельчан нарубить гребенчука. Почтенному старцу никто не откажет.

На кладбище и вокруг него безлюдно. То ли из уважения к памяти усопших, то ли из страха никто не приближается к холму. Совершив погребение, все спешат поскорее убраться. Лишь изредка по тропинке через кладбище пастух прогонит свое стадо. "Надо бы расширить кладбище, — рассуждал сам с собой Моджек. — А народ приспособился к голоду. Досыта не едят, а умирает мало. Вот уж скоро месяц, как соседа нашего, говорят, разбил паралич, а до сих пор его не несут".

Моджек лежал в своей конуре. Тополевые доски погребальных носилок, служившие потолком, наводили его на привычные мысли: "Умрет человек, и все кончилось. На этом кладбище лежат и милиционер, и прокурор. И богатый лежит, и бедный. И убийцы лежат, и убитые. Все сравнялись. Бая не помнят, не ухаживают за его могилой, и бедняка забыли. Нет, надо подольше пожить…" И начинает думать о другом: "Сегодня в стаде появилась желтая комолая корова Сахата. Недавно отелилась… Предлагал я Сахату вместе спрыгнуть с поезда. Отказался. Подумаешь, герой нашелся! Интересно, где он сейчас. Может, давно бомбой разорвало? Надо поймать комолую. Днем буду держать у себя за изгородью, а на ночь выпускать. Буду выдаивать так, что вымя болячками покроется. Ни капли не оставлю хозяевам. Хороший пастух попался этому стаду — на ходу спит. И чабан, что возле джара овец пасет, ему под стать. Пока не насосется терьяка[10], на отару не глянет. И не видит, что ягнята пропадают. Как потом оправдается перед хозяевами? Теперь я и сам знаю, что ягнятина вкусная, а раньше не верил. Все у меня хорошо. А если бы вместо муджевура была женщина, лучшего и желать не надо, неплохо провел бы время. А что, если жениться? Здесь даже лучше, чем в селе. Там голод, нужда, а у меня и поесть и попить найдется. И делать нечего. Молоко само идет во двор, мясо рядом. Никто за тобой не следит. Лежи, спи спокойно".

…Корова покорно шла за Моджеком. Держа ее за ухо, Моджек ввел комолую за изгородь. "Тихая скотина. Идет, будто ей сейчас клевер душистый дадут". Он принялся доить. Железными пальцами, как тисками, сдавил соски. Бедное животное, не стерпев боли, начало брыкаться. Моджек злился и еще сильнее дергал вымя. А потом привязал корову к плетню, оставив голодной.

К вечеру в селе началась суета. Моджек встревожился: "Что там случилось, у кого бы спросить? Свадьбу, что ли, справляют? И раньше иногда устраивали той, но такого веселья не было. Им только дай повод собраться. Из-за любой мелочи начнут шуметь-веселиться. Вчера покойника хоронили, а сегодня уже на той бегут. Безнадежно больной и тот голову поднимает…"

До села довольно далеко, но оттуда отчетливо виден шест с куском белой ткани, установленный над кепбе муджевура, а отсюда так же хорошо виден красный флаг над колхозным клубом.

Флаг поднимают по праздникам, а сегодня будни. Что же произошло? В косых лучах заходящего солнца красное полотнище подобно пламени.

На дороге, соединяющей оба села, стало многолюдно. Женщины в нарядных красных одеждах шли группами, в одиночку, ехали на лошадях, на арбах, на ослах. Ребятишки как горох высыпали из школы. "Что там за веселье? — Моджек топтался на месте, будто ошпарил ноги, — И старик ушел ни свет ни заря, словно в колодец упал. Не сменилась ли власть? Если там начнут все делить, я останусь ни с чем… И солнце, проклятое, никак не садится, и день бесконечный. Эх, было бы село в моих руках, я знал бы, что делать.."

Солнце коснулось земли. Пастух, погоняя коров, едет на осле и спит на ходу. "О, да ведь корова Сахата стоит на привязи! Надо подоить еще разок".

— Пошла вон!

Комолая подоена, теперь можно отогнать ее в стадо. Моджек стегнул корову гребенчуковым прутом.

— Передавай привет Акджагуль. Скажи ей, Моджек, мол, собирается и