Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров

«Стихи звучат неплохо, — подумала Оля. — Свои собственные?.. Непонятно только, что это за «огненные тени» и какие такие «горькие печали»?

Оля ждала, что Яша спросит ее мнение, но он читал, казалось, только для себя, вслушивался в свой голос и забыл о ней. Они поднялись на горку, и перед ними раскинулся длинный пологий спуск. Верховой ветер мерно раскачивал верхушки сосен и они сухо шумели. Иногда ветер на безлесом взгорке взвихривал сугробы снега, рвался кверху, точно хотел унести с собой и людей.

— Э-гей! Лови меня! — воскликнул Яша не то ветру, не то Оле и, чуть подпрыгнув, ринулся вниз. Оля пустилась за ним. Но тут лыжа ее зацепилась за какую-то корягу, торчавшую из-под снега, и Оля со всего размаху плюхнулась в сугроб. Лыжа сломалась. Оля сильно ушибла колено, с трудом поднялась и посмотрела вниз, но Яша уже скрылся за синеющей сосновой рощицей. Оля села на снег, минут пять растирала ушибленное колено. Руки начали коченеть. Пошарила за поясом, но варежек не оказалось — потеряла. «Ну вот, и варежки где-то выронила» — с отчаянием подумала Оля и прикусила губу, чтобы не заплакать.

За спиной хрустнул снег. Она оглянулась и увидела Толика.

— Твои? — спросил он, протягивая варежки.

— Мои! — обрадовалась Оля.

Толик помог ей подняться. Они медленно, так как у Оли лыжа была сломана, направились в сторону города.

…На день рождения гостей собралось много. Приковыляли бабушка и дедушка «по маме», пришли дядя и тетя «с папиной стороны», впорхнули веселые подружки по классу и по дому и, конечно, явились Яша с Толей.

Яша был в новом костюме с модным белым галстуком. Он подарил имениннице хрустальную вазочку, наверно, очень дорогую, а Толя — маленького плюшевого медвежонка.

Гости расселись за столом. Папа налил в рюмки девочкам кагор, а они разохались, что им вино пить нельзя. Тогда папа пояснил, что кагор пьют только больные, и от него ничего не будет. А мужчинам налил вино покрепче.

Скоро за столом стало шумно и весело. Яша рассказывал остроумные истории, и все смеялись, особенно дядя, который с папиной стороны. А Толик катал в пальцах хлебный шарик, слушал и улыбался.

Потом папа включил радиолу и провозгласил:

— Вальс! Вечно юный вальс!

Яша танцевал с Олиной мамой, закружил ее совсем, как молоденькую. Мама запыхалась, потому что была очень полной, но все равно счастливо улыбалась, как двадцать лет тому назад.

На следующий танец Яша подхватил Олину подружку.

Оле было обидно, что не ее, но она не показала виду. Назло Яше она пригласила Толика. Тот смутился, говорил, что не умеет танцевать, и неуклюже переставлял ноги. Оля уверяла, что он танцует неплохо, но водила его сама. Все для того, чтобы позлить Яшу.

А Яша и не замечал ее. Он кружился то с одной девочкой, то с другой, то снова с Олиной мамой. И все шутил, смеялся, и гости тоже смеялись. Оле казалось, что все обращают внимание только на него, будто не она, а Яша был сегодня именинником.

Когда гости разошлись, Оля загрустила. Задумчиво остановилась возле подарков. Потрогала рукой вазочку, которую принес Яша. Свет причудливо переливался в гранях, и вазочка сверкала какой-то холодной полированной красотой. Оле даже почудилось, что это не вазочка, а сам Яша так сверкает.

Оля взяла в руки плюшевого медвежонка, маленького, коричневого, как негритенка, с розовым бантиком на шее. Глаза-бусинки, точно живые, уставились на Олю ласково и доверчиво. Оля потрепала Мишку за ушко, погладила пальцем по голове и с удивлением нащупала за бантиком на затылке бумажку. Вытащила ее, прочитала: «Хорошему другу Оле от Анатолия».

…Старинные стенные часы, которые папины родители подарили маме в день свадьбы, глухо и торжественно отбили два часа ночи. Любопытный месяц заглядывал в окно и видел, как Оля спокойно спала на восемнадцатом году жизни, а рядом на подушке, прижавшись к ее щеке, спал маленький плюшевый Мишка.

ВЕРА АНДРЕЕВНА

Вера Андреевна не торопилась домой. Она медленно шла по заснеженному поселку, смотрела, как в мглистое небо от бараков тянулись серо-сизые по безветрию прямые столбы дыма. Пушистые хлопья снега медленно спускались на землю, крыши, деревья. Корпуса бараков, трубы, деревья и столбы — все это резко выделялось на фоне девственной белизны. Ноги легко погружались в снег, точно утопали в пене.

Когда-то в молодости Вера Андреевна любила такие мягкие снежные вечера. Тогда еще был жив Борис, они подолгу гуляли по городу, крепко держась за руки. И он, всегда спокойный, с насмешливым взглядом, был возле нее. Она ощущала тепло его руки, слышала его дыхание… Изумительные вечера!

Теперь эта безветренная тишина будила воспоминания, наполняла тихой грустью. Мимо торопились люди: одни в магазины, другие — домой. У каждого свои заботы, свои хлопоты… Хорошо, когда дома кто-то ждет…

Вере Андреевне спешить некуда.

Сейчас, зимой, особенно тоскливо. В комнате — холодно, волков морозить впору. На оконных стеклах наросты льда, переходящие кверху в причудливые узоры. Когда в доме напротив зажигают свет, на них вспыхивают радужные искорки. Красивые такие. И будили они в Вере Андреевне радостное непонятное ощущение. Однако стоило отвернуться от окна, как из сумрака комнаты выступало одиночество.

Одиночество… Если бы Валерий был дома, тогда Вера Андреевна и печку истопила бы, и нажарила, и напекла бы всего. Для себя ничего делать не хочется.

«Может, письмо от сына есть? — подумала Вера Андреевна. — Нет, не должно. Неделя не миновала, как присылал. Не балует мать: два-три письма в месяц. Девушке, поди, чаще пишет».

Таня иногда забегала к ней, посидит, поговорит. Как-то фотокарточку принесла:

— Вот, Валера прислал.

Молча смотрела Вера Андреевна на сына, стриженого, в гимнастерке с погонами, да и сама не заметила, как уронила слезу.

— Вы разве не получили? — огорчилась Таня.

— Нет, не прислал он мне, — вздохнула обидчиво Вера Андреевна. Мать вынянчила, мать вырастила, а фотокарточку…

Таня съежилась, словно была виновата и заторопилась домой.

— Да ты посиди еще, Танюша, — спохватилась Вера Андреевна. — Сейчас чай пить будем. И не сердись. Сын ведь он мне.

А дня через два и сама Вера Андреевна получила письмо с двумя фотографиями: одна такая же, как у Тани, а на другой Валерий снят вместе с товарищем. Вера Андреевна купила красивые рамки с позолотой и поставила их на столике возле кровати. Спать ложится — посмотрит на сына, утром встанет, — а сын уже глядит на нее добрым, открытым взглядом.

Однажды, проснувшись, Вера Андреевна удивилась. Вечером перед рамкой с фотографией положила книгу,