День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

— Безобразие! — слышу. — Куда вы смотрите?

— А что? — я очнулся.

— Вон что ваша собака делает.

Прошка, настороженно вытянув спину, с опаской щупал носом воздух. Я сказал:

— Нельзя! Фу! Уйди сейчас же!

Прохор не внял — теперь он, нюхая жадно, подкрадывался к авоське.

— Слышишь, что я сказал? — я сдерживал себя: кричать, сердиться по-настоящему не разрешала обстановка. — Уйди! В лоб дам!

Это самое для него устрашающее, действенное: в лоб дам. Прохор отвлекся, удивленно на меня посмотрел. Сказал:

— Я сейчас. Не сердись.

Подергал лапой, расшевелил пакеты в авоське и, изловчившись, выбил, выкатил сквозь просторную ячею толстую розовую сардельку. Отбежал, держа ее в пасти за один конец, как сигару, и игриво прилег, плюхнулся на пузо — давай, мол, побегай за мной, догони, отними.

Я закрыл руками лицо и быстро пошел прочь. Вдогон мне летели ругань, угрозы, должно быть обидные, колкие замечания — я плохо слышал. Мне хотелось теперь только одного — сгинуть, исчезнуть, чтобы меня не видели, убежать от позора и срама.

Понимая, что я раздосадован и убит, Прохиндей с деланным невинным видом топал следом. Сардельку он, конечно, бросил.

Когда мы отошли на достаточное расстояние, я присел на камень, укрытый со всех сторон молодым рослым репейником. Со мной творилось непонятное. Пес смял, сломал всю высокую торжественность момента…

И наказывать хулигана конечно же было бессмысленно. При чем здесь он? Я ротозейничал, я, хозяин. Пес впервые встретил умершего — разве не простительно его легкомысленное любопытство?

3

Следующие несколько часов только и разговоров, что о покойнике. На Нику история подействовала угнетающе. Сынуля выслушал из вежливости. Всем, кто звонил по телефону, я рассказывал о случившемся (о бандитской выходке пса я поведал только Нике).

Из окна мы с женой наблюдали, как приехала «скорая помощь», как выносили и вносили носилки, как потом расходилась толпа.

Однако день шел вперед, что-то тихое, незаметное, но случалось, и постепенно покойник стал забываться.

К вечеру мы дружно уверили себя, что воскресный день прошел как, в общем, и положено воскресному дню — сытно, вкусно, в желанном мирном безделье. Исключая, правда, Нику (насчет безделья). Она настолько уработалась на кухне, ублажая нас сюрпризами, что к вечеру буквально слегла от усталости — смотреть с сынулей ненавистный телевизор.

К семи мы с Прохором все-таки пошли на собрание. Я нарочно решил взять его с собой, чтобы все воочию убедились, что он абсолютно послушен и, стало быть, у самых воинственных и ущемленных огородников не может быть ни к нему, ни ко мне никаких претензий. К тому же, как я говорил, он хорош собой, весел, забавен, и я надеялся, что даже этот черствый Пупалов при виде его растает.

Я не люблю тех, кто не любит собак.

У вас, товарищи, сад, я понимаю, свет очей, последняя радость. Но все равно, мне кажется, это не повод, чтобы так злобствовать, лить на бедняг из окон кипяток, подсыпать отраву (вы не представляете, сколько таких случаев в одной только нашей округе).

Человек, который из пустого страха или амбиции или из мерзенького чувства собственности, травит собак, не просто ущербный, для меня такой человек, простите, нелюдь.

С некоторых пор я стал думать, что земля, планета наша, дана нам на всех. На всех — в равной мере. Птички летают, мошки разные, рыбки плавают, человек ходит, дышит, ломает и строит.

Человек полагает, что он хозяин земли. Допустим, даже если так, то хозяин, мне кажется, неважный, потому что, особенно последнее время, заметно чванится своим званием, которое, кстати, присвоил себе сам по праву силы. Мне кажется, чуть бы ему скромнее себя держать, хозяину, мудрее, бережнее, и он бы подрос не только в собственных глазах, но в глазах всех тех бессловесных, с которыми прекрасную нашу землю делит, воздухом одним дышит. Может быть, и они бы тогда признали его хозяином — уже по высшей справедливости, — потому что в принципе он, конечно, заслуживает.

Вы, товарищи, хотите цветы сажать, я понимаю, деревья фруктовые, или обыкновенные растить. Дабы красиво и кислороду вволю, а не пыль.

Ну, а собачку, если забежит, отравим. Она нам цветы мнет, красоту портит.

Вот ведь как. Я, например, не могу объяснить, почему при всей кажущейся любви человека к фауне, при всем интересе, случается вопиющая неразбериха, удивительно живучая путаница? Ну, взять хотя бы голубя. Символ мира. А специалисты, между прочим, утверждают, что голубь одна из самых жестоких и кровожадных птиц — ослабевшему сородичу своему может спокойно исклевать голову, насмерть заклевать. Какой же он тогда, к дьяволу, символ? Тогда как собаки, например, задолго до возникновения христианства, как ни смешно это звучит, основные христианские догматы уже соблюдали. Не убий сородича своего, ударили тебя по правой щеке, подставь левую (слабый сознательно подставляет сильному шею, самое уязвимое место, и сильный не смеет, смиряется).

И вообще.

Все нынешние собачьи проблемы результат, как мне кажется, нашей человеческой безграмотности, лености, нашей черствости. Собаки тут ни при чем. В самом деле, при чем здесь несчастное четвероногое, когда человек может позволить себе из прихоти взять щенка, скажем, ребенку на лето, для забавы. Приручить его, привязать к себе, а с наступлением осени бросить. Цитата: «Мы в ответе за тех, кого мы приручили». И еще одна: «Быть человеком — значит чувствовать свою ответственность». Мне кажется странным и непонятным, почему за «обыкновенное убийство» человек не несет никакого наказания. Ну, скажем, присудить бы голубчика к штрафу в несколько тысяч рубликов, или, еще лучше, на нарах бы ему поскучать. Ведь собака, которую бросили, гибнет или делается шатохой. Если гибнет, стало быть, убийство. А ведь за убийство, скажем, коровы или лося и то что-то там такое полагается (собака же высокоорганизованное, духовное существо, и — ничего). Если же шатоха — того хуже. Собираясь в стаи, шатохи звереют, становятся опаснее, чем волки зимой. А от одиноких шатох — зараза, бешенство, мор.

И по меньшей мере странно, почему человек, сначала обманувший доверчивое и верное существо и потом погубивший его, живет себе и дальше преспокойненько, как жил. С незамутненной черной совестью.

Ну, и много еще всяких проблем с собаками, много. Но, что бы там ни говорили, как бы ни возражали, решение всех проблем — внутри нас, в нашем сообществе, внутри человека. Он ошибся, он их сам породил, проблемы и ошибки, и исправлять напаханое, кроме как ему, некому.

Отраву сыпать — не путь. И кипяточком шпарить — тоже…

Так я