Внезапный выброс - Владимир Евграфович Мухин
«Вы сбрасываете со счетов, — обиженно оправдывались доктора и кандидаты наук, — что благодаря применению мер, предложенных нами, плотность выбросов — их число на один миллион тонн добытого угля — уменьшилось более чем в пять раз!»
«Отдавая должное вашим усилиям, нельзя уйти от неумолимого факта: выбросы все еще есть, а ни одна из предложенных вами гипотез не стала фундаментальной теорией, охватывающей всю сложность явления, позволяющей разработать на ее основе и осуществить инженерные меры, полностью исключающие внезапные выбросы».
«Согласитесь, Опанас Юрьевич: поставленная перед нами задача крайне сложна, взаимосвязана с процессами, закономерности которых науке еще неизвестны».
«Соглашаюсь. Полностью. Но и вы согласитесь, что создавать и отправлять в мировое пространство космические корабли и станции, доставлять на Луну и водить по ней луноходы, посылать на Венеру аппараты-лаборатории, проникать в тайны атома и заставлять его энергию служить человеку тоже, видимо, было нелегко и представляло немалую сложность, однако…»
Раздался бой настенных часов. Стеблюк вздрогнул, обретая бодрость, уверенно оттолкнулся от кресла-дивана и бесшумно вошел в кабинет директора шахты.
Все члены правительственной комиссии и приглашенные на ее первое заседание уже сидели вокруг длинного — чуть ли не от стены до стены — стола. Свободным оставалось лишь председательское место. Опанас Юрьевич поздоровался, неторопливо оглядел собравшихся. Слева от него расположились: заместитель министра угольной промышленности Козюренко, председатель Комитета Госгортехнадзора Окатов, секретарь обкома партии, министр гособеспечения, областной прокурор, председатель ЦК профсоюза угольщиков; справа — Килёв, Виктин, Богаткин, Колыбенко, Тригунов, начальник горноспасательных частей области Клёстик. Настроение у всех было подавленное. Стеблюк сразу заметил это и сделал над собой усилие, чтобы не выдать своего душевного состояния. Открыв заседание, он старался придать ему спокойный, деловой характер.
— Предлагается заслушать два вопроса. Первый — «Оперативный план аварийно-спасательных работ», второй — «Результаты обследования семей шахтеров, застигнутых выбросом». Какие будут дополнения? Нет? Итак, по первому вопросу…
Тригунов направился к стенду, увешанному планами горных работ, схемами, эскизами. Указка потянулась к ватману, на котором были показаны выработки горизонта 1030.
— Выброс произошел…
— Всем тут собравшимся, — остановил Тригунова Опанас Юрьевич, — уже известны место и обстоятельства выброса. С результатами разведки также, видимо, все знакомы. Начинайте с оперативного плана.
Тригунов перешел к эскизу участка «Гарный», сжато изложил порядок аварийно-спасательных работ, заключил:
— Если не возникнет непредвиденных осложнений, собственно горноспасательные работы будут завершены за пять с половиной суток.
— Вопросы? — привстал Стеблюк.
— Есть, — в полный голос отозвался Окатов, словно опасаясь, что его вопрос может задать кто-то другой. — На чертеже показано: вентиляторы, проветривающие откаточный, работают на отсасывание. Это не ошибка?
— Нет, — сказал Тригунов. — Вытяжная вентиляция — единственный в нашем случае способ избавиться от неизбежной при уборке угля запыленности.
— А вам известно, — настойчиво продолжал Окатов, — что прохождение пылевого облака по стальным трубам может привести к накоплению на них статического электричества?
— Да, — отрывисто бросил Тригунов.
— И вы знаете, — не унимался Окатов, — что его напряжение может достичь значительной величины, а разряд способен взорвать угольную пыль?
— Предусмотрено заземление, — приглушая в себе досаду, ответил командир отряда.
— Оно гарантирует безопасность? — с азартом допытывался начальник Госгортехнадзора.
— А вы что ж, — вмешался Стеблюк, — хотите предложить более совершенное техническое решение?
Окатов стушевался:
— К сожалению…
Всем стало как-то неловко. Создалось такое впечатление, будто бы председатель Комитета Госгортехнадзора республики учинил допрос Тригунову лишь затем, чтобы показать свою осведомленность в сложных физических проблемах. Но намерения щегольнуть эрудицией у Окатова не было, просто сработал профессиональный инстинкт: к любому действию применять правила безопасности и технические нормы, от которых в аварийных условиях нередко приходилось отступать. И каждый раз, когда обстоятельства вынуждали на такой шаг, в нем, помимо его воли, пробуждался дух противодействия. Так произошло и сейчас.
Наступила заминка. Ее нарушила невнятная реплика Виктина.
— Вы что-то хотели сказать, Олег Михайлович? — обратился к нему Стеблюк.
— Извините, Опанас Юрьевич, — с достоинством ответил Виктин, давая понять, что он вовсе не хотел привлекать к себе внимание заместителя председателя Совета Министров, что все, мол, как-то само собой получилось.
— Говорите, говорите, — приободрил его Стеблюк, заинтересованный не столько тем, что сказал Виктин, — он, собственно, ничего не сказал, — как тем, о чем, как показалось Опанасу Юрьевичу, тот умолчал.
— Мне хотелось только напомнить, что есть мое категорическое запрещение совмещать нарезные работы на выбросоопасных пластах с любыми другими работами. И вот…
— В какой связи находится это ваше сообщение с обсуждаемым планом? — оборвал Стеблюк технического директора, жалея, что предоставил ему слово.
— Еще раз извините…
Стеблюк уловил в голосе Виктина нотки подобострастной угодливости и отвернулся от него.
Опанас Юрьевич хорошо знал и Виктина, и Килёва, сидевших локоть к локтю за столом, но только сейчас, увидев их рядом, вдруг удивился разительной непохожести этих двух, оказавшихся в одной упряжке руководителей. Килёв был огромного роста, порывистый, басистый. Все, за что он ни брался, делал увлеченно, напористо, смело. Всюду, где он появлялся, к нему, как железные стружки к магниту, тянулись люди. Подчиненные не испытывают перед ним страха. А самые строптивые из них порой вступают с Килёвым в полемику, даже в перебранку и, войдя в раж, постукивают кулаком по столу, а покидая кабинет, демонстративно — и такое бывает — хлопают дверью. Килёв в таких случаях обычно создает видимость, что нетактичности в их поступках не заметил. Немного поостыв, они сами вспоминают о ней, своей нетактичности. И начинают выискивать причину, чтобы побыстрее попасть к Фролу Ивановичу на прием и как-то сгладить свою вину перед ним. А Килёв под разными предлогами не принимает их день, два, неделю… И такая его мера действует вернее, чем выговоры и разносы. Приказы и распоряжения Килёв подписывает всегда неохотно, да и рождаются они мучительно, десятки раз им уточняются, увязываются, согласовываются. А как подписал документ — тогда все! Тогда умри, а выполни! И каждый выполнял. И не потому, что страшно потерять работу, попасть под «сокращение штатов», — к таким приемам Килёв никогда не прибегал, — а по той простой причине, что нельзя не выполнить: не позволит контрольная служба. Она — детище и гордость Килёва.
Виктин же выглядел рядом с Килёвым не то подростком, не то болезненным юнцом. Но главное, в чем видел их отличие Опанас Юрьевич, — в методах работы одного и другого. На шахты ездить Виктин не любит, бывает на них редко, больше корпит в просторном, с кондиционированным воздухом кабинете. Поговаривают, что в верхах у него есть «рука» и потому Килёв вынужден с ним мириться. Но Опанасу Юрьевичу хорошо известно: никакой такой «руки» у Виктина нет. Есть голова на плечах, а в ней — недюжинный ум, начиненный фундаментальными знаниями горного дела и сопредельных
