Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов
Зной водворился опять. Все повысохло. Запылала и заныла земля.
На всякие штуки пробовал банку Иван – ничего не выходит. И только когда догадался он проволочку от винтика на баночке прикрепить к корням травы – тогда дело вышло. Тогда трава зазеленела и ожила, а кругом стлалась одна мертвая гарь.
Иван поковырял землю, добрался до корешков и пощупал – сыровато.
– Надо жить теперь неспроста, – решил Иван, сердечно радуясь от любопытства к природе.
IV
Вдрызг, в чернозем сбита и перемешана старая Суржа и пожжена. Только кирпичи от печек остались, да одна курица в норь какую-то каменную забилась и теперь отживела и ходит, беспутная. Никакой живой души: льдины с неба покололи все мужиковские головы.
Но через десять дён обнаружился еще Кондратий – мужичок неработящий и бродяга, – бывал он раньше на шахтах, а теперь жил при брате скотом.
– Я, – говорит, – буду управителем русской нации. И пахать тебе не буду.
И вот теперь Кондратий обнаружился: в печке просидел и вылез невредимым. Поглядел-поглядел он на курицу:
– Что ты голову мне морочишь, скорбь на земле разводишь! Кабы б две хоть, а то одна! Ай ты нужней всех?
Поймал, защемил за шею и оторвал ей курью башку.
– Тварь натуральная, тебе и буря не брала!.. И переменился душой Кондратий:
– Брешешь! Человека не закопаешь: тыщи лет великие жили!
И стал жилище себе обделывать из разных кусков и оборок расшибленной Суржи. Получилась некая хата.
Пришла одна суржинская девка из города. Вдарилась оземь:
– Родные мои матушки!.. Не схотели жить, мои милые!.. – и пошла, и пошла.
Подошел к ней Кондратий:
– Не вой, девка! Видишь, народонаселения никакого нету… Стало быть, я тебе буду супругом.
И обнял ее в зачет будущего – для началу.
Через некоторую продолжительность явился в Суржу с Дона и Иван Копчиков. Принялись они втроем за вторую хату. Иван работал, как колдун, – и построил сразу еще две хаты.
У девки уже к зиме живот распух.
– Нация опять размножится, – говорил ублаготворенный Кондратий.
– Надо другую родить, – сказал Иван, – какой не было на свете. Старая нация не нужна…
Иван задумался о новой нации, которая выйдет из девкиного живота:
– Надо сделать новую Суржу – старая только людей томила и хлебом не кормила.
Так порешили Иван и Кондрат.
– Благолепие будет, – сказал Кондрат и почесал свою мудрую башку, якобы родоначальник нации.
V
По дороге, выспавшись в ближней деревне, шел человек. Кто знает, кем он был? Бывают такие раскольники, бывают рыбаки с верхнего Дона, бывает прочий похожий народ. Пешеход был не мужик, а, пожалуй, парень. Он поспешал, сбивался с такта и чесал сырые худые руки. В овраге стоял пруд, человек сполз туда по глинистому склону и попил водицы. Это было ни к чему – в такую погоду, в сырость, в такое прохладное октябрьское время не пьется даже бегуну. А путник пил много, со вкусом и жадностью, будто утолял не желудок, а смазывал и охлаждал перегретое сердце.
Очнувшись, человек зашагал сызнова – глядел он, как напуганный.
Прошло часа два; пешеход, одолевая великие грязи, выбился из сил и ждал какую-нибудь нечаянную деревушку на своей осенней дороге.
Началась равнина, овраги перемежились и исчезли, запутавшись в своей глуши и заброшенности.
Но шло время, а никакого сельца на дороге не случалось. Тогда парень сел на обдутый ветрами бугорок и вздохнул. Видимо, это был хороший, молчаливый человек, и у него была терпеливая душа.
По-прежнему пространство было безлюдно, но туман уползал в вышину, обнажались поздние поля с безжизненными остьями подсолнухов, и понемногу наливался светом скромный день.
Парень посмотрел на камешек, кинутый во впадину, и подумал с сожалением об его одиночестве и вечной прикованности к этому невеселому месту. Тотчас же он встал и опять пошел, сожалея об участи разных безымянных вещей в грязных полях.
Скоро местность снизилась и обнаружилось небольшое село – дворов пятнадцать.
Пеший человек подошел к первой хате и постучал. Никто ему не ответил. Тогда он самовольно вошел внутрь помещения.
В хате сидел нестарый крестьянин, бороды и усов у него не росло, лицо было утомлено трудом или подвигом. Этот человек как будто сам только вошел в это жилье и не мог двинуться от усталости, оттого он и не ответил на стук вошедшего.
Парень, суржинский житель, Безотцовского уезда, вгляделся в лицо нахмуренного сидельца и сказал:
– Фома, нюжли возвратился?
Человек поднял голову, засиял хитрыми, умными глазами и ответил:
– Садись, Иван! Воротился, нигде нет благочестия – тело наружи, а душа внутри. Да и шут ее знает – кто ее щупал – душу свою…
– Што ж, хорошо на Афоне? – спросил тот, что вошел, а звали его по-прежнему – Иван Копчиков.
– Конечно, там земля разнообразней, а человек – стервец, – разъяснил Фома.
– Что ж теперь делать думаешь, Фома?
– Так чохом не скажешь! Погляжу пока, шесть лет ушло зря, теперь бегом надо жить. А ты куда уходишь, Ваня?
– В Америку. А сейчас иду в Ригу на морской пароход.
– Далече. Стало быть, дело какое имеешь знаменитое?
– А то как же!
– Стало быть, дело твое сурьезное?
– А то как же! Бедовать иду, всего лишился!
– Видать, туго задумал ты свое дело?
– Знамо, не слабо. Без харчей иду, придорожным приработком кормлюсь!
– Дело твое крупное, Ванюха…
Пустая хата пахла не по-людски. Мутные окна глядели равнодушно и разуверяли человека: оставайся, не ходи никуда, живи молча в укромном месте!
Иван и Фома разулись, развесили мокрые портянки и закурили, уставившись на стол рассеянными глазами.
– Что-то дует! Вань, захлобысни дверь! – попросил Фома.
Устроив это, Иван спросил:
– Небось тепло теперь в Афонском монастыре! Небось спокойно живется там. Чего сбежал из монахов?
– Оставь, Иван, мне нужна была истина, а не чужеродные харчи. Я хотел с Афона в Месопотамию уйти, говорят, там есть остатки рая, а потом передумал. Года ушли, уж ничего не нужно стало. Только вспомнишь детей, и так-то жалко станет. Помнишь, трое детей умерло у меня в одно лето?.. Уж двадцать годов прошло, небось кость да волос остались в могиле… Ох жутко мне чего-то, Иван!.. Оставайся ночевать, может дорога к утру заквокнет…
– И то останусь, Фома. Этак до Риги не дойдешь!
– Вари картохи! Жрать с горя тянет…
Уснувши спозаранок, Фома и Иван проснулись ночью. Огня в хате не было, за окном стояла нерушимая и безысходная тишина. Как будто и поля проснулись, но был час ночи, до утра далеко, –
