Степные дороги - дороги судьбы - Нуры Байрамов

— Ошибаешься. Он уже опомнился и теперь знает, что делает, — заговорил следователь. — Собака собаке на хвост не наступит, а эти, чтобы спасти свою шкуру, готовы друг друга перебить.

— Возьмите двух лошадей и идите в обход, — обратился к Клычли милиционер. — Мы сами с ним справимся. Если вы хоть минутой раньше уедете, и то польза.

Акджагуль заколебалась: бросить товарищей?

— Чем он вооружен? — спросил милиционер.

— До зубов вооружен. И винтовка, и автомат, да еще Моджеков автомат, две винтовки и наган.

Акджагуль замолчала и посмотрела в сторону кепбе, где засел громкоголосый. Нет, не могла она понять, что это за человек. Бандит или сумасшедший? Если бандит, то почему убил Моджека?

— У него еще есть тяжелый хурджун. Наверное, там патроны, — добавила она.

— Хорошо, что он не знает, сколько нас. Возьмем его измором. Он нам нужен живым, — следователь посмотрел на Акджагуль. — Его поведение, понятно. Убив Моджека, он решил завладеть тобой. Поэтому и не сказал, что тоже бандит. Уловка лисы. Они теперь будут прикидываться. Один назовется заготовителем, другой — чабаном, третий — кумли.

— Он так и сказал: "Заготовитель", — и притащил целый мешок шкурок. — Акджагуль рассмеялась.

— Кем только они теперь не называют себя.

В это время из кепбе грянули выстрелы. Видимо, громкоголосый понял, что упустил Акджагуль, и стрелял в яростном отчаянии. Он злился на себя за то, что его застали врасплох. Не думал, что так получится. Хотел взять Акджагуль в жены и зажить спокойно. И почему вчера не положил ее к себе в постель? Она ведь понятливая женщина, не стала бы сопротивляться. "Не удержал ты птицу счастья, которая села на твою голову, теперь все кончено".

Сколько же их? Да сколько бы ни было, он всех перестреляет, лишь бы сохранить Акджагуль. Какой-то бандит столько времени готовил жилье возле этого колодца. Неужели и ему, громкоголосому, не суждено пожить в — приготовленном доме? Нет, не надо было останавливаться так близко. Надо было двигаться дальше на север, куда не ступает нога сельчан. И он решил, что доберется до самого Васа, если сумеет завладеть Акджагуль. Там будто бы есть целые селения таких же, как он, и никто их не трогает…

— Не задерживайтесь, поезжайте, — поддержал следователь милиционера. — Перед нами не крепость, которую нужно брать штурмом. Нам не впервой иметь дело с бандитами. Заставим его выйти с поднятыми руками.

Клычли разделил припасы — воду и еду.

— Вот ваш провиант, — сказал он, укладывая продукты под дровами. — Желаем удачи!

— И вам счастливого пути!

— Да будет так!

Акджагуль впереди, Клычли за нею, поводья обеих лошадей он держит в руке. Покинув укрытие, они, пригнувшись, направились по дороге, что вела на вершину бархана.

Громкоголосый не понимал, что происходит. Он решил, что уходят все, и почувствовал облегчение. "Лишь бы спастись. Не Акджагуль, так другая найдется", — подумал он, глядя вслед путникам. И стрелять не стал. Успокоившись, переступил порог своего кепбе. Сухо щелкнул выстрел, и он почувствовал ожог под мышкой.

Прыжок — и он уже в кепбе. "Обманули! Меня, дурака, обманули!" В ярости схватился за автомат. Это оружие он берег на крайний случай.

Сначала пыль взвихрилась над дровами. Затем он выпустил очередь по карабкавшимся на бархан Акджагуль и Клычли, но не причинил им вреда. Только взлетели султанчики песка. Тогда он отложил автомат.

Взяв пятизарядную винтовку, лёг на живот и прицелился. Прорезь мушки наведена на алое платье Акджагуль.

Хромой, шедший следом за Акджагуль, мешал ему. Он затаил дыхание, приклад винтовки врос в плечо. Палец нажал спусковой крючок…

…В этот момент Клычли достиг высоты. Глубоко вдыхая воздух, он обернулся назад и поглядел туда, где смерть изготовилась оборвать чью-то жизнь.

В темном проеме кепбе сверкнула огненная вспышка. Клычли знал, что это за вспышка. Под Сталинградом фашист вот так же целился ему в сердце. Грудь его вдруг обдало жаром. Клычли не видел ни дороги, ни зарослей, перед его глазами предстал хлопчатник Акджагуль. "То красное, что сверкнуло мне, наверное, цветы хлопчатника. Да, конечно, цветы. Но как они очутились здесь?"

— Вай! — пронзительно закричала Акджагуль.

"Значит, Акджагуль жива. Пуля досталась мне… Добро… Ты однажды ушел от этой пули, Клычли… Довольно! Акджагуль должна жить…"

— Акджа…

— Вай…

— А-а…

Степные дороги, пройденные Клычли, уходили вдаль: от колодца к колодцу, от стойбища к стойбищу, в далекие села. И вдруг все они собрались и остановились у его ног.

"Ах, степные дороги, степные дороги! Как вы прекрасны!.."

Надежда

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Огульбиби не знает, приснилось ей все это или произошло наяву. Многих из тех, кого она знала, уже нет в живых, их лица стерлись в ее памяти. Могила Беркели давно сровнялась с землей.

Огульбиби поднялась на рассвете. Никто не видел, как она притворила дверь и вышла на дорогу, по которой когда-то приехала в это село. Степная дорога привела ее сюда из пустыни.

Они с Шатлыком приехали на верблюде. В необъятной пустыне ей было тогда одиноко. Ее тянуло к людям.

Как удивительно устроен мир! Сейчас она хотела увидеть ту безмолвную степь.

Арык на северной окраине села, в который стекают грунтовые воды, для всех — и для приезжающих в село, и для уезжающих — удобное место, где можно постоять, оглядеться, собраться с мыслями. И Огульбиби замедлила шаги возле арыка. В густых прибрежных зарослях что-то темнело, наверное, верблюд. Глядя на деревья, видишь, что подступает осень. Тутовник еще золотисто-желтый, а урюк уже сбросил листву. Над делянками люцерны вспархивают стаи воробьев. И хлопчатник готовится к зиме. Правда, кое-где на не побитых морозом в устах распустились запоздалые цветы. Но нет у них летней яркости.

Короткий обжигающий зной осеннего дня прогнал ночную прохладу на дно арыка, под сень колючек и камыша. Огульбиби отерла влажное от пота лицо концом платка и двинулась дальше. Свежий северный ветерок ударил в грудь, и Огульбиби стало полегче. Перед ней распростерлась знакомая, милая сердцу степная дорога. По обочинам растут колючки. В колючках и на степных полях пасется скот. Коровам и верблюдам здесь раздолье.

Вон они стоят среди колючек. Берут мягкими губами ветвь и обрывают спелые зерна. Потом поднимают голову и долго пережевывают. Кроткими глазами глядят на Огульбиби.

С тех пор как Огульбиби помнит себя, помнит она и верблюда. И на эту степную дорогу, что повела ее в жизнь, Огульбиби вышла на верблюде. И сегодня, когда тоска