Подари мне сизаря - Виктор Фёдорович Потанин
Но по лицу настоящего Васьки прошло смятенье. Он вспомнил свое последнее письмо к Кате, дорогие слова, обещания, и стало ему очень плохо.
Встретил он Катю недавно, когда возил зерно в город на элеватор. Катя сидела в маленькой белой конторке, проверяла пшеницу на влажность — там он ее увидел и встречал в день по два раза. Но кончился хлеб в колхозе — не стало в город пути. Писал письма. А в последнем написал, что скоро, совсем днями, поступает в заочную школу и на курсы по баяну, что выпросил в правлении на дом лесу и уже сруб стал катать, а рядом огородил палисадник, посадил там шесть яблонь, много малины и много сирени. Все это ради Кати: и школа, и баян, и дом, и кусты сирени. Вспомнил о своем письме Васька — глаза зажмурил и понял, что он совсем подлый, отчаянно подлый. Сейчас нужно было решить, как жить дальше, ведь обо всем в письме он нахвастал, чтоб привязать к себе Катю, поглянуться сильнее, — и она ему верит, и любит, и вот уже едет. Едет к новому, хорошему Ваське — ему стало страшно. Но другой человек, могучий, веселый, распирал изнутри, стучал ногами, смеялся, хотелось ему бежать куда-то.
До станции семь километров, через два часа — Катина электричка. И побежал Васька. Кончилась деревня, пошла степь. Тихо в степи, шаги раздаются гулко. Дорога падает в балки, проваливается в овраги, и там, где-то сбоку, шумит вода, пахнет прелью, идет из-под ног теплая сырость, как в канун весны и цветенья. Кружится снег. От него совсем тихо, слышней сбоку ручьи и кажется, что на дальнем бугре стоит Катя в белом, к себе зовет. Напряг глаза: Катя стала ясней, но голос ее не слышен. Подошел ближе — она отодвинулась, и видно, что смеется, играет ресницами, платье колышется, и кажется, что Катя куда-то плывет.
Васька вскинул гармошку. Заиграл. Катя двигалась впереди, слушала, но нельзя ее догнать, дотронуться, и скоро растаяла Катя в белой мгле. Снег сильней повалил, Васька громче заиграл, но выходило несбыточно, грустно, потому что все думал о том письме, из-за которого, видно, и влюбилась в него совсем Катя. Чем сильней думал, тем больней было. Не выдержал — крикнул:
— Поверь мне, Катя! Э-эх…
Кто-то захохотал за спиной. Васька испугался, присел.
— Куда орешь-то, в белый свет?
Оглянулся — человек на лошади, весь снегом оброс, у лошади глаза синеют, из ноздрей — пар. Узнал бригадира Изотова Петра. Лошадь его тоже узнал.
— Куда, дядя Петро?
— Жену встречаю… с омским будет. На машине, вишь, нельзя… Придется там ночевать. А ты?
— Невеста едет!
— Чего?
— Невеста!
— Ну, ты даешь… Да кто за тебя пойдет? Жить что ли надоело… — и ускакал вперед. Снег искрами взлетел от копыт. Вез Петра любимый Васькин конь Цыган. Ездил он недавно на нем на луг сено косить. А сейчас Цыган даже не узнал. И чуть не заплакал Васька, и опять поднялось в голове то письмо, встали Веркины и бригадировы слова и хотелось разбить чем-то тяжелым эти слова, чтоб забыть. Он стал играть, но гармошка не слушалась, а Катя больше не шла впереди, и показалось Ваське, что телеграмма, и эта ночь, и снег, и мокрый от снега Цыган — все неправда, сон, забытье, и он крикнул:
— Катя-а-а, — зажмурил глаза. Она показалась снова впереди в белом платье, и гармошка вздрогнула, запела, рванулись звуки вперед, зазвенели вверху, от Васькиного лица отлила кровь, а в музыке поднялась боль, оттого что жил он до этого дня, как во сне, вроде и не жил, а сейчас станет другим, чтоб любили его Катя и Верка, и дядя Петро, и все-все, и построит он дом, посадит сад, родится у них с Катей сын, вырастет большой, станет гордиться отцом и будут его тоже все любить. Светлела ночь. Сбоку вышла луна. Снег перестал, потеплело, дунул сырой ветер, горько запахла сухая полынь. Издалека прилетел гул копыт. То скакал Цыган. То спешил бригадир к своей жене. Где-то рядом застучал поезд, и в степи стало еще светлей.
Представил Васька, как из вагона выйдет к Петру жена, и он кинется к ней. Потом представил, как выйдет к нему Катя — и перестал играть. Он не знал, что будет, когда выйдет Катя.
Замелькали в глазах огни. Васька понял, что это уже станция и опять побежал. Скоро задохнулся, остановился, перевел дух. Гармошка, когда бежал, сильно била по спине, и спина болела. Смолк впереди гул копыт. Затих поезд. Горько запахло полынью, и он вздрогнул: вспомнились слова деда о том, что полынь к препятствию, но ласточки все равно передолят. Почему же ласточки? Где же теперь ласточки? Полынь есть, но где же ласточки? Васька стал улыбаться, думать о деде, о том, что скоро пойдет в школу, начнет читать разные книги, выполнять уроки, а потом поедет поступать в институт, и провожать его будет Катя. Придет его поезд, и Катя заплачет… Может, ласточки — это поезда? Ну, конечно, поезда, которые летают по свету, а один из них привезет Катю. Ну, конечно, поезда… — поразился Васька.
Началась станция. Вот и платформа. Она мокрая, под луной белая. Людей мало, все они смотрят на него и кивают. По радио играет музыка, очень тихо, потом поет хор. Голоса ясные, но слов не понять.
Здесь еще тише, чем в степи. До электрички — совсем скоро. Васька стал считать до тысячи. Только досчитал до половины — далеко, под самым небом, вырос огромный луч. Он ударил до самой платформы. Донесся стук колес. В глаза Ваське опять плеснулось сиянье, закружило, кинуло куда-то, и он все забыл. Только видел тот огромный луч, который рвался вперед и вперед. Он бросился навстречу, понесся, рассмотрев где-то там Катю, свою милую, ради которой перевернул себя, стал могучим и сильным. Луч обхватил Ваську, прошел сквозь него, стучали колеса, и казалось, что он куда-то летит все выше и выше. Стал кричать, замахал руками, но колеса стучали, шумел ветер и никто не услышал Ваську, кроме Кати, которая тоже летела к нему, рвалась, искала его всю жизнь и нашла.
ПОДАРИ МНЕ СИЗАРЯ
Лето стояло сухое, неспокойное,
