Сон о красных шарах - Леонид Семёнович Комаров

— Скоро мы поставим «Женитьбу Бальзаминова». Есть такая пьеса у Островского, — сказал Федя. — Я вас обоих приглашу. Только с одним условием: вы будете приходить и помогать мне. Идет?

Мы, понятно, согласились.

Примерно через месяц Федя торжественно вручил нам пригласительный билет, на котором рукой самого администратора было написано: «На два лица». Мы расценили это, как знак особого к нам внимания.

— Ур-ра-а! — закричал Витька и, подставив ножку, повалил меня на траву.

— Ах, ты так! Сейчас я тебе покажу!

Я кинулся на него, как пантера, и мы покатились по земле. На нас нашел телячий восторг.

К первому в своей жизни посещению театра мы готовились очень тщательно. Рубашку мне выгладила мать, а про брюки сказала, что это мужское дело.

Витька притащился со своими брюками ко мне. Мама сказала, что нужно два утюга: пока одним гладишь — второй греется. Витька принес второй утюг. На столе расстелили байковое одеяло, приготовили кусок марли, через которую гладить, чтобы брюки не блестели, (это мама подсказала), налили стакан воды, чтобы брызгать. Оказалось, что ни я, ни Витька брызгать не умеем: вода почему-то вылетала сплошной струей, заливая весь подбородок. Тогда я предложил воспользоваться пульверизатором от одеколона, и Витька сказал, что я гений и вообще фигура, и что за это он может мне медаль нарисовать. Тогда я ему напомнил, как он у сторожихи про Бальзаминова спрашивал. Тогда Витька, чтобы подкусить меня, вспомнил какую-то старую историю, когда я засыпался на контрольной, сдувая с учебника. И это он сказал вслух при моей матери! Он — настоящий предатель.

Сначала мы выгладили Витькины брюки, а потом мои. Труднее всего было навести стрелки, чтобы они на каждой штанине получились одинаковые.

Мы вырядились и отправились в театр. Витька высоко и осторожно, словно цапля, переставлял ноги, чтобы не запылить своих начищенных ботинок. На всякий случай, мы захватили с собой бархотку.

В театр пришли рано. Билет был у Витьки, и я велел ему идти первым. Витька очень деловито протянул контролерше наше Приглашение, та небрежно повертела его в руках, надорвала и сказала:

— Сядете, если останутся свободные места.

Это был удар по нашему самолюбию, но самое главное, что нас пропустили.

Мы, как князья, идем по красной ковровой дорожке.

Ради такого случая купили коробку «Нашей марки» и отправились в курилку, зная, что здесь нас за таким делом никто из родных не застукает. Мы держались, как взрослые.

После второго звонка заглянули в партер, но там все места были заняты, и мы отправились на балкон.

Когда в зале погасили свет, а на бордовый плюшевый занавес направили светильники, я замер в ожидании необычного. Раздались хлопки. Занавес вздрогнул, плавно пополз к кулисам и — спектакль начался.

Содержание пьесы мы теперь уже знали и с нетерпением ждали появления на сцене нашего Феди-Бальзаминова. Витька часто хватал меня за рукав и соскакивал с места. Он волновался за Федю так же, как и я. Мы вроде бы тоже участвовали в представлении. Как ни говорите, а Бальзаминов — наш знакомый. Мы были посвящены в тайны превращения Феди и даже подавали реплики. Одним словом, нам хотелось, чтобы Федя сыграл свою роль с блеском.

Когда он, весь пестрый, впервые появился на сцене, мы с Витькой сначала даже не узнали его. Он был загримирован: на голове парик пшеничного цвета с пробором посредине; зеленые брюки со штрипками, малиновый длинный сюртук. Но голос, басовитый и немного дребезжащий, и подпрыгивающая боком походка были нам хорошо знакомы. Федя играл, наверное, хорошо. Во всяком случае, нам казалось, что он играл отлично.

Когда спектакль кончился, мы пошли к лестнице, ведущей за кулисы, в надежде увидеть Федю и поздравить его. Но Федя не появлялся, а пройти в неведомый мир по ту сторону сцены мы просто не решались, и только топтались на ступеньках, высматривая, как рабочие начали убирать декорации.

Когда в зале и фойе потушили свет и театр погрузился во мрак, нас с Витькой попросили освободить помещение.

На улице было уже совсем темно, и, кажется, собирался пойти дождь. Мы с Витькой не желали мокнуть и поэтому припустили к дому на полной скорости. Ноги в темноте запинались о камни и зарывались в пыль на обочинах.

— Я бы каждый день ходил в театр, — сказал Витька. — Променял бы марки на билеты. Одно на одно.

— И даже конголезские?

Витька больше всего гордился ими.

— Нет, негра с луком я бы оставил. И еще кое-какие, а остальные бы променял.

Пожалуй, то же самое я проделал бы и со своей коллекцией минералов. Только вряд ли найдутся желающие. Во всяком случае, думал я, моя мать будет, наверное, только рада.

С тех пор прошло немало лет.

Из тощих подростков мы превратились в солидных дядей. С Витькой… я извиняюсь!.. С Виктором Николаевичем мы видимся очень редко. При встрече ругаем друг друга, что не бываем в гостях. Некогда?.. Дела?.. Вот, всегда так!

Витька стал преподавателем. Теперь заведует средней школой. Гоняет своих учеников за плохие отметки, как нас когда-то гоняли наши учителя…

Из меня геолога не получилось. Я работаю инженером на заводе.

Наш знакомый артист Федя теперь играет в профессиональном театре в Северодвинске… Как он там, наш Бальзаминов?..

Я по-прежнему очень люблю театр. Видел много хороших столичных спектаклей, но никогда не забуду того дня, когда мы впервые, как говорил Федя, «приобщились» к искусству.

…Несколько лет тому назад я помогал своей матери переселяться из барака, где прошла моя юность, в новый многоэтажный дом. Барак списали на слом.

Когда мы выносили вещи и грузили их на машину, мать открыла старую плетеную корзину с крышкой, похожую на сундучок, и достала оттуда коробки из-под ампул, перевязанные бечевкой.

— Узнаешь? — спросила она.

— Ой! Да это же моя коллекция! Мои минералы! Как они сохранились до сих пор?

— Ты ведь ими очень дорожил. Вот я и берегла их все эти годы.

Я развязал бечевку и открыл одну из коробок: на запыленной вате лежали кусочки гранита и кварца, а на стенках ячеек были наклеены пожелтевшие полоски бумаги с надписями на русском и латинском языках…

Мама бережно хранила все это… Я начинал многое понимать…

Комната, после того, как из нее вытащили все вещи, как-то сразу обнажила свою ветхость. С потолка, словно стараясь дотянуться до пола, свисал провод с патроном без лампочки. На стенах, точно морщины, темнели трещины. Возле печки с выпирающими кирпичами стояла пустая бутылка из-под