Обед, согревающий душу - Юн Ким Чжи

И вместе с ее криком раздался вой сирены. Пока мужчина отвлекся, Кымнам успела вызвать полицию. Больше Чони не была для него легкой добычей, той слабовольной девочкой. Он прочувствовал это почти кожей и, когда заревела сирена, бросился бежать.

Полиция уехала. Чони без сил осела на пол, а затем начала по одному поднимать осколки разбившейся витрины. Она согнулась и принялась за самые крупные куски стекла. Ынсок тут же подсел к Чони и забрал их у нее из рук.

— Поранитесь, — предостерег он. — Раны будут болеть и кровоточить.

— Разве это боль…

Чони склонила голову. Ее плечи затряслись, и она расплакалась. Плакала навзрыд, словно пыталась избавиться от всей боли минувших лет. Прямо как в тот день, когда, оставив дочку у дверей магазина, она чуть не попала под колеса грузовика Ынсока и так же горько плакала перед ним. Постепенно и глаза Ынсока увлажнились. Силуэт Чони перед ним начал расплываться, и он дал волю слезам. Сегодня они плакали вместе.

Кымнам, обнимая и утешая Тыль, тоже смахнула слезу и всхлипнула. Но тут же взяла себя в руки и как можно более бодрым тоном воскликнула:

— Чони, надо тебе потренировать свое чутье. Ну кого ты выбрала? Выглядит, как какой-то протухший баклажан, который уже только на выброс годится. Ну ты даешь.

Чони с Ынсоком наконец-то улыбнулись.

С того дня отец Тыль больше не появлялся и не связывался с Чони. Лишь отправил сообщение, что однажды еще вернется.

За день до суда Кымнам объявила, что сегодня в магазине нерабочий день. Это стало из ряда вон выходящим событием. За годы работы в поте лица она так настрадалась, что решила хотя бы на старости лет соблюдать баланс работы и личной жизни, поэтому обязательно отдыхала по выходным. Однако не брать внезапные выходные в будние дни было ее правилом. Кымнам считала это своего рода договоренностью с клиентами и не хотела ее нарушать.

Она уселась на диван с подушками в цветочек и взяла в руки укулеле. Ее зрителями были только Тыль, которая уже ровно сидела и даже пыталась ползать, да Чони с яркими следами швов на лбу.

— Ну что, лейдис энд джентельмен[65]. Добро пожаловать на сольный концерт Чон Кымнам. Всем велкам! Сегодня особенный день, и я готова принимать заявки от зрителей.

Сквозь шифоновые занавески в комнату мягко проникал солнечный свет, падая на ярко-фиолетовое домашнее платье Кымнам.

— У нас в зрительном зале юная Одри, поэтому попрошу исполнить песню Одри Хепберн!

Уже завтра Чони предстоял суд, и, конечно, ей было страшно. Но она не подавала вида, напротив, старалась держаться бодро и энергично. После того как ей сообщили дату судебного заседания, Чони потеряла уверенность в собственном будущем. Ежедневно она мучилась сомнениями: где она будет в эту минуту месяц спустя? Все еще здесь или уже в холодной тюрьме? Поэтому, даже отправившись за покупками, она не раз брала вещь в руки и возвращала на прилавок, договаривалась о встречах и отменяла их.

Кымнам несколько раз стукнула по деке маленького укулеле, которое ей казалось гораздо милее стандартной гитары, и запела:

— Му-ун риве. Вайде зен э майл…[66]

Кымнам уже год училась играть на укулеле в культурном центре. И хотя она еще допускала ошибки, и порой из-под ее пальцев вылетал совсем не тот звук, все-таки это было достойно восхищения.

Ее ноги с нарисованным на мизинце желтым цветком-яичницей ровно отстукивали ритм. Ее морщинистые руки, которым лучше всего подходило выражение «элегантно постаревшие», касались струн и извлекали такие же нежные и простые, как сама Кымнам, звуки.

Как только песня закончилась, Чони захлопала, а Тыль разулыбалась.

— Госпожа Чон, а чем вам так нравится Одри Хепберн? Я уже давно хочу спросить.

— Она же такая красавица! Даже в старости этот шарм… Я-то сама родилась в тяжелое время, образования толком не получила… Поэтому постоянно чувствовала себя неуверенной, падала духом. А эта ее добрая улыбка, она словно предназначалась именно мне. И я решила стать такой же: стареть красиво и так же нежно всем улыбаться…

— Бабушка! Ой, то есть госпожа Чон. А вы можете меня научить? Это так здорово! На этих выходных… Ах да… — запнулась на полуслове Чони, вспомнив, что в эти выходные ее здесь может уже не быть.

— Ты не проголодалась? Давай поедим. Чего ты хочешь? Я приготовлю все, что попросишь.

— Тогда мне ттокпокки!

— Ттокпокки? А я собиралась приготовить рагу с говядиной и специально закупилась мясом.

— Но мне хочется ттокпокки… Или, может, кимпаб? В детстве, когда мы с классом ходили на пикник, я так завидовала ребятам, которые брали с собой кимпаб, с любовью приготовленный мамой. Или когда кто-то из одноклассников звал к себе домой полакомиться мамиными ттокпокки.

— И этого тебе хочется сильнее всего? Эх ты. Что ж так скромно. Поняла! Тогда сегодня поедим ттокпокки, а в следующий раз будет тебе кимпаб!

— Но следующего раза может уже не… — голос Чони стал тише. После завтрашнего суда ее могли не отпустить домой.

— Обязательно приготовлю его потом! И с радостью съедим, — нарочито веселым голосом произнесла Кымнам и, широко улыбаясь, поднялась с места.

Легкой поступью Кымнам отправилась на кухню и открыла окно, занавешенное белым кружевом. Холодный воздух тут же ворвался внутрь, и кружевные занавески затрепетали на ветру. Из шкафчика под раковиной Кымнам достала сковородку и начала спешно припоминать, куда же она положила длинные рисовые колбаски, купленные вчера у миссис Тток. Открыла холодильник, но там их не оказалось.

«Точно, микроволновка! Вчера хотела поесть рисовых клецек, положила всю пачку туда и совсем про них забыла. Май мистейк!»[67]

Кымнам достала из микроволновой печи толстый и длинный тток и нарезала его на одинаковые брусочки, размером с указательный палец. Треугольниками наискосок разрезала омук[68] и мелко нашинковала зеленый лук, тем самым подготовив все для будущего блюда.

«И как бы мне его приготовить, чтоб от него потом за уши было не оттащить?»

Она вылила в круглую сковороду три стакана воды и добавила три больших ложки острой перечной пасты. А сверху налила прозрачный, вязкий олигосахаридный сироп[69]. Длинной деревянной лопаткой она помешала полученную смесь, растворяя комочки пасты. Вода сразу окрасилась в аппетитный красный цвет, и Кымнам ощутила приятный сладковато-острый аромат. Как только соус забурлил, она положила туда нарезанный тток и омук, дождалась, пока соус чуть уварится, и наконец посыпала все зеленым луком. На соседней конфорке кипел бульон из рыбных клецек, нанизанных на длинные шпажки. Кымнам зачерпнула поварешку рыбного бульона и полила основное блюдо, чуть разбавив им соус. Затем убавила огонь до минимума, оставив над конфоркой лишь бледно-голубое сияние, и еще немного поварила. После чего влила в почти готовое блюдо один стакан сикхе собственного производства, и над плитой поднялся сладкий запах солода.

Чони смотрела на ттокпокки, которые лежали перед ней в белом фарфоровом блюде, и поверить не могла, что кто-то приготовил их специально для нее. Это было новое приятное ощущение. Именно эти красные рисовые колбаски с детства появлялись в ее фантазиях, связанных с домом. Они навевали слабо осознаваемую тоску по маме и казались ей непременным атрибутом обычного домашнего семейного обеда. Деревянной ложкой Чони отломила кусочек ттока, обмакнула его белый бок в густой соус, зачерпнула немного лука и отправила все это в рот. Вкуснотища.

Кымнам нетерпеливо глядела на Чони, будто вопрошая: «Ну как тебе?» А та вдруг вытянула рукава и потерла глаза. На упрекающий вопрос Кымнам Чони ответила, что просто глаза слезятся от остроты. Когда старушка поставила перед ней стакан сикхе, Чони поделилась: