Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир

— Я знаю, это звучит дерьмово, Елена, но я нахожу все это унизительным. Все всегда хотели, чтобы я был тем, кем я не был. Я бы просто умер, черт возьми, стоя у всех на глазах. Как я мог быть чьим-то другом, если я не знал, как им быть? Дело не в том, что я пытался сделать кого-то из вас невидимым. Я пытался сделать себя невидимым.

— Это душераздирающе. И в любом случае, сделать себя невидимым просто невозможно. У тебя есть сверхспособности или что?

Я посмотрел в глаза мальчику, который произнёс эти слова. Его глаза не так уж сильно отличались от моих.

— Ты был на некоторых моих занятиях в течение трех лет, — сказал я. — А я даже не знаю твоего имени, — я посмотрел на Елену и сказал. — Добавь ещё одну причину в свой список того, почему я идиот.

— Ты не идиот. Ну, по крайней мере, не больше, чем все мы, — он протянул руку. — Я Хулио.

Рукопожатие. Моё второе рукопожатие. И я вдруг испытал благоговейный трепет перед таким простым жестом. Мальчики не прибегали к таким жестам. Это делали только мужчины.

— Я Ари, — сказал я.

— Я знаю. Все знают, кто ты такой.

Наверное, вы могли бы сказать, что я потерпел неудачу в превращении в человека-невидимку.

Одна из наших учительниц, миссис Хендрикс, продвинулась в этом мире. Она была моей учительницей математики в девятом классе, а теперь вела курс биохимии для старших классов. Моя не совсем любимая тема. Я не был большим любителем науки. Однажды она отвела меня в кабинет директора, из-за того, что она назвала ссорой с другим парнем в коридоре после уроков. Я подумал, что — ссора — слишком громкое слово для того, чтобы сказать, что я ударил Серхио Аларкона прямо в лоб, потому что он назвал девушку, которая мне нравилась (или, по-видимому, девушку, которая, как мне казалось, мне нравилась) проституткой. На самом деле он использовал испанское слово — пута. Миссис Хендрикс сочувствовала ему, но она была из тех людей, которые не верили, что может быть какое-то оправдание тому, что другому парню разбили нос.

Когда я вошёл в её класс, она улыбнулась так, что это было наполовину естественно, наполовину принужденно.

— Что ж, мистер Мендоса, добро пожаловать в мой класс.

У неё была привычка называть всех учеников по фамилиям, добавляя мистер или мисс в качестве суффиксов. Она объяснила, что хотела почтить память своих учеников, обращаясь к ним так, как будто они уже стали взрослыми, или напомнить им, что взрослая жизнь — это цель. Если бы у неё была хоть капля наблюдательности, она бы поняла, что большинство из нас не считают взрослую жизнь целью, достойной достижения.

Не знаю, как некоторым учителям удается прилагать почти экстраординарные усилия, чтобы научить чему-то, и в то же время преуспевать в том, чтобы заставить своих учеников ненавидеть их. Для этого нужен настоящий талант. Ей бы хотелось, чтобы мы поверили, что мы никогда ни в чём не преуспеем без её помощи.

К нашей чести, мы никогда ей не верили.

Миссис Ардовино выглядела как пожилая богатая женщина прямо из кино. Казалось, у неё был большой класс, и в том, как она держалась, было что-то очень официальное. Её седые волосы были собраны в пучок, а платье выглядело так, словно стоило кучу денег, и она знала, как пользоваться косметикой. Когда она увидела мои забинтованные руки, то спросила, могу ли я делать заметки. Я пожал плечами.

— Не очень, — сказал я.

— Возможно, я позволю тебе пользоваться магнитофоном, пока ты не придёшь в себя.

Я не мог представить себя лежащим на своей кровати и слушающим этот голос с легким британским акцентом.

— Нет, все в порядке. Мне не понадобится диктофон, — сказал я.

— Это несерьезно. Бинты снимут к завтрашнему дню.

— Это ожог? Потому что, если это ожог, он может быть гораздо серьезнее, чем ты думаешь. — у неё не было никакого уличного опыта. Не годится ни для одного учителя. И для нас это тоже не сулило ничего хорошего. Несмотря на всю официальность её голоса, я уже думал, что она идиотка.

— Нет, это не ожог.

— Ты обращался к врачу? — спросил я.

— Я ходил к школьной медсестре. Она позаботилась об этом.

— Медсестры — не врачи, — действительно? Кто была эта гребаная леди? — И это медсестра сказала, что нет необходимости обращаться к врачу?

— Мы оба сошлись в этом вопросе.

— Некоторые школьные медсестры весьма компетентны. Другие — нет.

Может, эта учительница, если она являлась ею, использовала тактику отсрочки, потому что не была готова к занятию?

— Эта медсестра — настоящий профессионал, — сказал я.

— Как ты можешь быть так уверен в своих суждениях?

Я услышал, как парень позади меня прошептал:

— Иисус, блядь, Христос.

И миссис Ардовино, должно быть, услышала, что половина класса начала разражаться заразительным смехом, который угрожал охватить всю комнату. Или, может быть, она просто ничего не замечала.

— Миссис Ардовино, медсестра была в порядке. Я в порядке. Все в порядке.

— Ну, если ты совершенно уверен.

Она собиралась свести меня с ума, черт возьми.

— Я совершенно уверен, — я не хотел говорить это так громко.

Некоторые из моих одноклассников сочли весь этот обмен мнениями между мной и миссис Ардовино забавным. И хотя мне действительно хотелось рассмеяться, я не мог. Мне было стыдно за неё. Я почувствовал к ней сострадание, подобное состраданию Данте.

Парень позади меня прошептал так, что половина класса могла слышать:

— Вот на что похоже гребаное чистилище.

И ученики снова начали смеяться.

— Миссис Ардовино, — сказал я, — Я ввязался в драку. Кое-кого ударил. Несколько человек. И если бы там было больше людей, я бы тоже ударил их. Мои костяшки пальцев кровоточили, а руки распухли. И они все ещё пульсируют прямо сейчас. Но завтра со мной все будет в порядке.

— Я понимаю, — сказала она. — Я сожалею о пульсирующей боли. Возможно, ты понял, что, когда думаешь, что нашел решение проблемы, ударив кого-то, нескольких человек, ты не только не решил проблему, но и создал другую.

— Это именно то, чему я научился.

— Превосходно.

— Превосходно, — повторил я.

Парень позади меня хохотал до упаду.

А девушка, которая сидела за одной из парт в самом начале класса, пыталась смеяться так тихо, как только могла. И видел, что она прижимала руки ко рту, а её спина дрожала.

В комнате все ещё раздавался тихий смех, но когда миссис Ардовино, казалось, осознала это, смех полностью стих. Она сказала:

— Я не знаю, почему, когда учитель проявляет заботу о ученике, некоторые из его одноклассников считают это развлечением и реагируют не чувством сострадания, а вместо этого варварским смехом.

Честно говоря, мне было за неё стыдно. Она создавала комическую фигуру, которая была почти трагичной. И меня немного разозлило, что кто-то дал ей должность преподавателя, когда она не была приспособлена для этой работы.

— Что ж, — сказала она, — возможно, лучше отложить сегодняшний урок. Возможно, завтра у нас всех получится немного лучше.

Одноклассники потянулись к выходу, и по коридору был слышен их смех. И если миссис Ардовино не хотела плакать, то я плакал. Я был единственным, кто остался в классе.

— Простите, — сказал я, — Это все моя вина.

— Нет, это не так, мистер…

— Мендоса. Меня зовут Аристотель Мендоса. Друзья зовут меня Ари, — я сказал это, не солгав. У меня на самом деле было несколько друзей.

— Какое прелестное имя. И нет, это была не твоя вина. Я не очень хорошо разбираюсь в социальных ситуациях и в том, как на них реагировать.

А потом она начала хихикать. И хихиканье сменилось смехом. А потом она действительно завелась, и смех становился все громче и громче. Она смеялась, и смеялась, и смеялась. А потом сказала:

— И я продолжала копать все глубже и глубже и просто не могла остановиться. Ты выглядел таким раздражённым, а я просто продолжала идти вперёд.