Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир

Сьюзи сбросила свою одежду призрака, и теперь они с Джиной выглядели такими живыми. Интересно, чего бы мне стоило быть таким же живым, как они.

Одиннадцать

В ПЕРВУЮ ПЯТНИЦУ ноября, Данте и я отправились в пустыню на моём пикапе. Это было несколько расслабляюще. Я думаю, я устал от людей. Мне была необходима тишина. И мне необходимо было быть с Данте. Только я и он. Прошло довольно много времени с тех пор, как мы выходили сюда, в это место, где я поцеловал его в первый раз. Я загрузил спальные мешки в багажник. Данте пел, пока мы ехали, Рождественские песни, которые он практиковал для концерта. У него был хороший голос. Сильный.

— Мне нравится слушать твоё пение, — сказал я, — но что мне по-настоящему нравится, так это целоваться.

— Правда? Где ты научился? Кто тебя научил?

— Какой-то парень. Было не очень-то сложно научиться.

— Какой-то случайный парень?

— Да.

— Где ты его встретил?

— Я встретил его в бассейне одним летним днём. Он научил меня физике воды. Он объяснил мне, что наши тела в основном состоят из воды и что Земля на семьдесят один процент — вода. Он сказал, что если я не понял красот и опасностей воды, тогда я никогда не пойму планету, на которой живу. Он однажды сказал мне, что плавание — это нечто интимное и что это то же самое, что заниматься любовью с Землёй.

— Это сказал твой случайный друг?

— Да.

— Как ты запомнил всё, что я тебе сказал, Ари?

— Потому что ты научил меня слушать людей, которым есть что сказать.

— Я тебя этому не учил. Ты сам этому научился. Он поцеловал меня. — Проплыви все воды мира со мной.

Я кивнул. И единственное, что я подумал было, Боже, Данте, я бы очень хотел. Если бы только это было возможно. Если бы только мы могли стать картографами водоёмов мира.

Только чтобы держать его.

Только чтобы целовать его.

Только чтобы чувствовать его тело рядом с моим.

И чувствовать, как вещь, которую мы зовём жизнь, проходит сквозь меня — это мы зовём любовью. Это то, что мы зовём — желание или — жажда или — страсть. И я взглянул на небеса, когда моё дыхание нормализовалось. И звёзды этой ночью были такими бриллиантовыми, какими я их никогда не видел.

Я слышал, как Данте шептал поэму: — Любимый, так будем же верны друг другу…[3]

Иногда было совсем необязательно шептать слова — Я люблю тебя.

Двенадцать

Я ПРОСНУЛСЯ ПОСРЕДИ ночи. Я бежал по тёмной улице, а Бернардо преследовал меня. И мне было страшно. Мне было так страшно. Я не знаю, почему — но я думал, что если он поймает меня, произойдёт что-то плохое. Будто бы он намеревался мне навредить.

Я лежал в кровати, пытаясь перевести дух. Легс лизала меня, так что я должно быть разговаривал или кричал во сне.

Когда эти сны прекратятся? Когда они прекратятся?

Тринадцать

МОИ МАМА, ПАПА И Я ужинали — я просто ковырялся в своей еде. Мои мама и папа разговаривали — но я был где-то не здесь. Если у меня был сон о моём брате, то я весь день не мог выбросить его из головы. Я снял свои очки и рассмотрел их.

— Всё ещё не можешь к ним привыкнуть?

— Они не так уж плохи. В смысле, я не знал, что моё зрение упало. И я знал, что не смогу больше ждать, потому что я хотел спросить об этом очень долгое, долгое, долгое, долгое время. — Пап, можно попросить тебя об одолжении?

— Что такое, Ари?

— Я хочу увидеться с Бернардо. Я хочу сходить повидаться с ним.

Моя Мама ничего не сказала. И я видел, что мои родители смотрят друг на друга, не зная что сказать.

— Мне просто нужно открыть эту огромную завесу тайны, которая была со мной всю мою жизнь. Я больше не хочу жить с этой завесой.

— Мы не хотим, чтобы тебя ранили, Ари.

— Мама, меня это ранит уже долгое время. Ты и Папа, вы нашли свой покой. Вы отошли от своих жизней. И я знаю, что это не было легко. Но как же я? В моей жизни как будто дыра — и я больше не хочу, чтобы эта дыра более существовала.

— Я однажды навещал его.

— Я знаю, Папа.

— Это не было милой встречей, Ари.

— Я представляю. Но ведь это помогло всё уладить? Для тебя и Мамы?

Он кивнул. — Сначала я думал, что это было ошибкой. Очень большой ошибкой. Это вскрыло старые раны. Но да, в конце концов, я думаю, это помогло уладить некоторые очень важные проблемы.

И я расплакался. И я не мог остановиться. И я говорил сквозь рыдания. И я не хотел рыдать, но иногда открытая рана чертовски сильно болела. — В моей жизни так много дерьма, с которым я ничего не могу поделать. Я ничего не могу поделать с тем, что я гей. И я не хочу ненавидеть себя за это — потому что это я. Я не знаю, мне просто нужно забить на это. Я любил его. И я по нему скучал. А потом я перестал по нему скучать. Но он мне до сих пор снится. Я больше не хочу этих снов. Я больше не хочу их, Мам.

Я почувствовал, как моя мать села рядом со мной. — Иногда, прошептала она, — когда мы хотим защитить людей, которых мы любим, мы в итоге причиняем им ещё больше боли. Я почувствовал, как она расчёсывает мои волосы своими пальцами.

— Прости, Мама. Папа? Прости.

Мои мама и папа снова посмотрели друг на друга. И я знал, что они разговаривали друг с другом на языке тишины, которому они смогли научиться.

— Я думаю, я могу организовать визит. Почему бы нам не устроить поездку на Рождественские каникулы? Как тебе такое?

Я кивнул. — Я знаю, тебя это ранит, Мама. Я знаю —

— Шшш, прошептала она. — Шшш. Я не могу защитить тебя от твоей собственной боли, Ари. А ты не можешь защитить меня от моей. Я думаю, у каждого родителя бывают моменты, когда они говорят сами себе, если бы я мог забрать всю боль своего дитя и сделать её своей, я бы так и поступил. Но у меня нет права забирать твою боль, потому что она твоя.

Я услышал голос своего отца. — Ты перестал ребячиться, Ари. Ты встречаешься с тем, с чем ты должен лицом к лицу. Это то, что делают взрослые.

Он протянул свою руку через стол.

И я взял его руку — и я держался за неё. Иногда тебе открываются все секреты вселенной в чьей-то руке. Иногда эта рука принадлежит твоему отцу.

Четырнадцать

БЫЛ КОНЕЦ НОЯБРЯ, И Я думаю, семестр нас выматывал. Мы все начали немного бунтовать. Так, одним утром понедельника, эта супер-нестандартная девочка, которую звали Саммер, пришла в школу с очень необычными серьгами. Мы были в классе, ожидая звонка, ознаменовавшего бы начало урока, и какая-то девочка сказала Саммер, — Крутые серёжки. И Саммер сказала, — Это позолоченные ВМС[4]. Девочки около неё начали смеяться.

Я не имел понятия что такое ВМС. Но Миссис Хэндрикс знала, и она слушала обсуждение. — Саммер, немедленно в кабинет директора.

— Почему?

— Ты спрашиваешь почему?

— Именно это я и спрашиваю.

— Ты думаешь это смешно? Сексуальная жизнь людей это не шутка. Публичные высказывания о противозачаточных неприемлемы для школьниц. И если ты объявляешь миру, что ты вовлекаешься в сексуальную деятельность и публично поддерживаешь противозачаточные, то это наша работа, как учителей, вмешаться. Теперь иди в кабинет директора.

— Я ничего такого не делаю. И я могу публично поддерживать противозачаточные, если хочу. Это свободная страна. И я не пойду в кабинет директора.

— Иди со мной, — сказала она.

Саммер закатила глаза.

— Ари, — сказала Миссис Хэндрикс. — Следи, чтобы все читали следующий раздел учебника, и если в классе будет хаос, когда я вернусь, это будет на твоей совести.

Я просто посмотрел на неё.

— Ты понял меня, молодой человек?

— Почему я?

— Ты образец ответственности.

— Но —

Она посмотрела на меня взглядом типа у меня нет времени на это дерьмо. Она была в бешенстве. Я не стал говорить ни слова. — Саммер, иди со мной. Сейчас же.