Там гораздо лучше - Беро Виолен

но вот разве можно перестать любить? Разве можно нарочно влюбиться? Разве это состояние не рождается сначала в голове и только потом — в теле? Вдруг это решение, а не импульс? Ты задаешься вопросами в тишине долгой ходьбы, от усталости после всех этих километров обещаешь себе: что бы ни случилось, ты выживешь и выстоишь только благодаря этому воскресшему состоянию влюбленности в длинноволосую жену. Тогда ты смеешься, да, смеешься, ведь заново полюбил ты ее именно здесь, в этих обстоятельствах; ты хохочешь, парень останавливается, и тебе вдруг нужно высказаться, услышать собственные слова, и плевать, что все случится здесь, необходимо ему рассказать; тогда ты объясняешь ему, поскольку больше некому, ты говоришь: «Я влюбился, я только что влюбился», что звучит как бред: выворачивать душу и мысли перед этим парнем, заново влюбиться в собственную жену, к которой ты не вернешься, — какой же абсурд, ты это понял еще до того, как признался незнакомому юноше, но чувство сильнее тебя, ты не можешь сдерживаться, к тому же ты настолько запутался в происходящем, что все стало допустимо, поэтому ты выкладываешь все начистоту, не таясь, описываешь жену, с которой делишь быт, напрочь забыв о юном образе, хотя теперь влюбился заново, и так все становится на места, ты не останавливаешься, говоришь, говоришь, подбираешь слова, пытаешься ничего не упустить, стараешься быть точным, а может, наоборот, из чистого безумия идеализируешь ее, сам уже не понимаешь, где именно копаешься: в воспоминаниях или мечтах, но парень тебя слушает так внимательно, что ты готов поклясться: он пытается представить ее, видит женщину с удивительными волосами, кажется даже, что он тоже влюбляется, как и ты, в эту Марию Магдалину, которую никогда не встречал, ты уверен, он видит ее, вы вдвоем рассматриваете ее, восхищаетесь в унисон, очаровываетесь в унисон этой женщиной с густой гривой, спускающейся до земли.

но вот, чуть позже, когда он развернул на земле карту и в тишине водит по ней пальцем в поисках маршрута, даже не пытаясь спрятать ценный носитель информации, кажется, будто он вообще ничего не собирается от тебя скрывать — кстати, с чего вдруг ему что-то скрывать, — и ты понимаешь, где вы находитесь. Ты никогда не бывал в этих краях своей страны, ты знаешь об этой местности лишь то, что здесь глухая малонаселенная деревня; так как юноша ничего не говорит, не комментирует, ты продолжаешь монолог, кажется, никогда в жизни ты столько не болтал, ты просто не можешь заткнуться и вслух описываешь топографическую карту, спрашиваешь: «Мы идем на юг, чтобы пересечь границу?», а парень смотрит на тебя, словно ты заговорил на иностранном языке, и в тот момент, когда ты утратил всякую надежду, он вдруг дарит тебе третью фразу — ты считаешь их, как считают драгоценные камни: «Там гораздо лучше, как думаешь?», и, увидев твое замешательство, он разражается смехом. Его веселье тебя удивляет — он всегда так реагирует на каждое твое слово, хохочет, и его смех тебе вдруг кажется таким заразительным, что ты тоже смеешься вместе с ним, сам не зная почему, но на самом деле плевать; тут ты понимаешь, что уже сталкивался с этим парнем, где-то его видел, хотя никогда не обращал внимания, — он просто слился с потоком молодежи, которая тебя окружала, вы никогда не оставались наедине, и ты спрашиваешь себя: с кем ты так от души смеялся за последнее время, и уже знаешь ответ: ни с кем.

но вот что случилось с твоей страной за те дни, пока ты был отрезан от мира, парень тебе не объяснил, словно не видел никакой нужды, но тебе хочется вырвать объяснения, ты настаиваешь, и через неизвестно сколько часов расспросов, утомляющих в первую очередь тебя, он оборачивается и утоляет твое любопытство одной простой фразой: «В любом случае все перевернулось с ног на голову, но мы этого ожидали». Вот еще одна фраза, ты воодушевляешься, говоришь себе, что в ваших отношениях наметился прогресс, предложения удлиняются, вы наконец-то начинаете беседовать, хотя, как и раньше, его ответ ничего не проясняет, но ты не возражаешь, умолкаешь, прокручиваешь в голове его фразу, наконец находишь, что она верна, да, все перевернулось с ног на голову, да, что-то должно было произойти. Ты учишься довольствоваться тем, что тебе дают, кстати, обдумывая все это, ты спрашиваешь себя: а на самом деле не все ли равно, что произошло, к тому же разве борьба и возражения что-то поменяют, ты ведь даже не знаешь, как связаться с семьей и добраться домой, не знаешь, ищут ли тебя, а может, тебя вообще накажут за попытку сбежать, а может, всем вообще глубоко плевать на тебя. Идти за этим парнем — проще всего, безопаснее всего, к тому же, открыв дверцу грузовика, они сказали — и ты слышал, — что все закончилось. Но что именно закончилось, что это значит? Теперь ты злишься на себя за то, что так легко согласился плестись за этим юношей, в то время как обещанное избавление не дает тебе больше свободы, чем предыдущее заключение; кроме того, что у вас общего с этим парнем: ни возраст, ни профессия, ни обязанности, ни, наверное, общественное положение или политические убеждения — все разное, кроме этой смехотворной тишины. И тем не менее ты остаешься рядом с ним, думаешь, будто нравишься ему, ты вверил ему собственную жизнь и, на удивление, не испугался, потому что, хорошо, ему на вид едва двадцать лет, ты ему в отцы годишься, хорошо, он молчит, но — как бы это сформулировать — это на тебя не похоже, обычно тебе комфортно в одиночестве, и ты сам удивляешься такой мысли: тебе нравится компания этого совершенно не похожего на тебя парня.

но вот снова началось, может, потому что он заговорил с тобой о красоте, когда ты не думал, что этот парень чувствителен к прекрасному, а еще, может, из-за этого исходящего от него заразительного веселья снова началось, снова надо. И твои рассказы потеряли уже всякую логику, но плевать, потому что он тебя слушает, и ничто не выдает ни капли раздражения, когда ты говоришь о ней, поэтому все равно, пусть слова льются потоком, тебе так хочется рассказать побольше. Ты повествуешь об одержимости ее волосами, мечтаешь прикоснуться к ним, что глупо, потому в реальности из любви к ее волосам часто случалось, что ты их прищемлял, и это наверняка было больно; тогда ты спрашиваешь себя, с чего вдруг начал изливать душу перед незнакомцем, выкладывать подобные детали вашей личной жизни, которые ни за что на свете из собственной болезненной застенчивости не смог бы открыть кому бы то ни было. Ты не понимаешь, зачем начал рассказывать о таких интимных вещах, к тому же она давно обрезала волосы, что жаль, ты думаешь и любую мысль тут же озвучиваешь, затем ты объясняешь ему, что девушка на балконе появилась, словно ее реинкарнация, знак, посланный двадцатилетней Марией Магдалиной, однако настаиваешь: нет, эта девушка тебя ничуть не интересует, ты думаешь только о жене, но не той, которую ты видел в последний раз, хотя нет, о ней, женщине за пятьдесят, в которой — и ты это понял — по-прежнему скрыта двадцатилетняя Мария Магдалина, ты ведь ее так любил, всем кажется, будто только женщины романтичны, но мужчины тоже, только этого не показывают, по крайней мере, так было принято в твоей молодости, и ты клянешься парню: если бы ты мог вернуться домой прямо сейчас, если он отведет тебя, ты обещаешь, что будешь по-настоящему смотреть на свою жену, да, почему-то ты не сумел любить ее все эти тридцать лет, но теперь, увидев девушку на балконе, уверен, что все начнется снова, ничто не потеряно, и у тебя наворачиваются слезы на глаза, у тебя, от рассказов о воскресшей любви этому юнцу, хотя ты понятия не имеешь, кто он такой.

но вот странная реакция на длинную речь: «Завтра ты ее увидишь, а сейчас — спать». Ты снова ничего не понял из его фразы, но уже знаешь, что он не станет объяснять, ты сам должен разгадать эту тайну, так как, едва произнеся эти слова, парень улегся у подобия костра, который вы развели, и вытянулся в траве; ты пытаешься заговорить о кровати, но, кажется, он уснул в мгновение ока, как младенец, а ты до сих пор не можешь прийти в себя от непонятного ответа на собственную исповедь. Значит ли это, что он приведет тебя домой и ты вернешься к прежней жизни? Может, ты сказал что-то такое, что позволило выиграть первый тур в этой игре? Или она состоит в том, чтобы ты осмелился на поступки, которых никогда не совершал: отправиться за Марией Магдалиной, вырвать ее из привычной жизни и начать заново историю любви? Но кому нужна такая игра? И ты пытаешься уснуть, но не можешь от возбуждения, к тому же ночь чертовски холодная, а в твоем возрасте все гораздо сложнее, в то время как двадцатилетнему парню все нипочем, ты рассказываешь ему о любви, а он глотает высокие речи, словно это случилось с ним самим, не сомневается ни в едином слове: ты влюблен, с чего вдруг над тобой смеяться?