О'Санчес - Нечисти

– Нет, только последнее.

– Еще.

– Ты негодяй, Денис, жестокий издеватель девичего сердца. Но… Я… тебя тоже люблю. Всей душой. До конца дней.

– Когда, интересно, ты успела влюбиться? Да мы знакомы меньше суток.

– Ну, а ты когда успел, в таком случае?

– А я способный, я и не такое умею. Маш… Да погоди… Дунь сюда…

– Куда, зачем?

– Ну я тебя прошу: набери воздуху и подуй на простыни…

– …а-а-ах-хх… ф-ф-у-уу…

– Вот видишь, и нет никаких кровавых пятен… Ты что, тоже волшебница?

– Это не я. Это твои фокусы, ты меня разыгрываешь.

– Ничего подобного. Дунь еще. Ну же…

– …а-а-аххффу-у-у… Ай!… Ты смеяться надо мной! Смеяться… Я тебе что, Змей Горыныч или Конек-Горбунок? Ты смеяться?…

– Все, все Маш, сдаюсь, отдай подушку, а то сейчас меня спасать прибегут.

– За такие шутки тебя не то что не спасут, а еще добавят.

– Ты куда?

– К твоему фонтанчику, пить хочу. Тебе принести?

– Угу… о, спасибо… Дверь прикрой, а то за нами подглядывают. Так мы пойдем, красотка, кататься?

– Да, мой дорогой. Только можно я самое немножечко полежу и отдохну?

– Ладно, иди сюда, под бочок… Я тебя люблю.

Денис шел вперед и вперед, не чувствуя невесомой тяжести на спине и не наблюдая нигде вокруг привычного силуэта летящего ворона… Все черно окрест, с намеком в багровое, и глазам не за что зацепиться: то ли это плотный туман, сотканный из мрака, то ли потусторонний пейзаж, то ли нескончаемые портьеры в бесконечной комнате… Угадывались по бокам морды и лица, иногда человеческие, а чаще нет, багровые взоры их выражали почтение, страх и злобу, но только не любовь и не радость… Прочь, холопы…

– Остановись, ты прошел достаточно. Остановись! – Негромкий медленный бас звякнул угрозой, и Денис подчинился.

– Да, Отец, я слушаю тебя.

– Ты своеволен.

– Да, Отец. Это плохо или хорошо?

– Глуп, если хочешь зацепить меня мелкой людской казуистикой. Я недоволен тобой.

– Ты всегда мною недоволен, с тех пор, как я появился на свет.

– Да, ибо лучшее из возможного не было достигнуто.

– Кем не было достигнуто? Мною?

– Ты дерзок, и я гневаюсь.

– Прости, Отец.

– Ты преклонил колени, но верен ли ты Мне в сердце своем?

– Возьми мое сердце, Отец, и проверь, если хочешь. Я верен Тебе!

– Ты думаешь, что верен. Это не одно и то же.

– Прикажи – и исполню!

– Нет смысла в повторении приказов. Ты должен найти и уничтожить другого, созданного, чтобы найти и уничтожить тебя.

– Я сделаю это!

– Но не сделал. Прошедшая ночь, Прежняя Ночь, помогла бы тебе, но ты не сумел.

– Отец…

– Тварь ли вековечная сбила тебя со следа своими умствованиями и никчемушными намеками, сам ли ты слишком слаб и человечен, но ты не смог.

– Кстати, о твари. Отец, она говорит… Верно ли, что моя мама…

– Верь Мне. Я верну ее тебе потом на некоторое время, пока она тебе не надоест…

– Никогда не надоест.

– Молчи. Она человек, всего лишь, и будет лучше, если ты, мой Сын, осознаешь это раз и навсегда.

– Этого я никогда не осознаю.

– Глупцом я уже называл тебя сегодня, нет смысла в повторах. Тебе пора.

– Но я…

– Девчонку убери прочь от себя.

– Нет.

– Немедленно.

– НЕТ!!!

– Ты просил приказать тебе? Чтобы исполнить?

– Отец, я верен Тебе.

– Так что же?

– Тебе нужна моя верность или покорность приказам?

– Ты весь смердишь человеческой сутью, источаешь ее, и это печально. И непоправимо. Ступай.

– Диня… Диня…

– Что, что такое…

– Ты так ужасно стонал. Мне даже показалось, что ты плачешь прямо во сне.

– Что я – девчонка, чтобы плакать?

– Не знаю, мне даже страшно стало. И Морик сел прямо у изголовья, сидит и смотрит на тебя, и видно, что беспокоится и жалеет. А глаза у него светятся! Я хотела шторы отдернуть, но… не стала. А что тебе снилось?

Денис приподнялся на локтях, нахмурился.

– Й-й-елки… Только что все отчетливо помнил… Короче, это был конкретный кошмар… Но о чем?… Единственное помню, что я разговариваю и хочу увидеть – с кем? Но не могу подойти, не могу сфокусировать зрение… И что-то такое жуткое должно произойти, я что-то должен сделать… И все. Хорошо, что разбудила. А, и еще Морки с Ленькой рядом нет во сне.

– Леньки? А кто это?

– Гм, гм… Язык мой – фак мой… Ленька – это наш семейный телохранитель, в прошлом моя персональная нянька. А сам он – паук из древнейших времен. Боишься пауков?

– Ну, так… Умеренно.

– Короче – он есть. При случае – покажу, когда попривыкнешь ко всякому-разному. Он здоровенный и очень послушный. Не то что этот красноглазый в перьях! Я помню, Морочка, помню… Мне обязательно надобно будет его сегодня покормить. Но это я сделаю без тебя, чтобы вас обоих не смущать.

– А что он ест?

– Свежедобытый протеин с витаминными добавками. Ты уверена, что хочешь выслушать более подробные объяснения?

– Вполне… В смысле, я уже поняла достаточно, не продолжай. А можно мне его погладить или на руки взять?

– Ну… Если ты его погладишь при мне – он стерпит. Но лучше пока не стоит.

– А кто у тебя предки? И где они?

– Запретный вопрос. Они умерли, погибли. И говорить я об этом не в силах, иначе сойду с ума. Все, перешли на другую тему, Маш, я прошу…

– Извини, дорогой… Я понимаю, у меня тоже…

– Я с собой, на всякий случай, баксов взял несколько тысяч… Можем разменять и купить нормальные коньки, чтобы в прокате не брать.

– Нет, в прокате прикольнее. Если понравится так кататься, тогда посмотрим. Я поставлю чай?

– Лучше бы кофе. Есть?

– Конечно есть, ты же сам выбирал. Но растворимый.

– Но быстрый. Туалет, душ, макияж… Форейторы уже на запятках?

– Кто?

– Конь в авто. Пронто, пронтиссимо, бэйба… Впереди великие дела!

– Ах, Динечка, ты просто великолепен в этих больших трусах: вылитый Рикки Мартин, пожалуй, даже полтора Рикки Мартина. Этот мужественный взгляд, эти развернутые плечи, эта гордая голова… на цыплячьей шейке… Ай!… Пусти, раздавишь… элегантный денди-сленг… ой!… А ты машину водишь?

– Естессно. Пятисотый «мерин» в гараже. Ты хочешь, чтобы мы «верхами»? Ну, на машине?

– Как раз нет. Меня еще в школе прибабахнутой считали, но я люблю пешком ходить. А в машине меня укачивает. Давай зайдем на секундочку, я хочу карандаши посмотреть…

– Со мной не укачает. В бутике посмотришь. Вылечим, не бойся… Но я тоже предпочитаю пехом. В кино пойдем?

– Пойдем.

– А на что?

– Все равно.

– Ну что ты так скачешь, Маша? Чисто коза?

– Потому что мне чисто весело. Поэтому я чисто скачу! Динь, наклонись, я тебе кое-что очень-очень важное скажу… Серьезно… Ближе… Диня… Знаешь… а ведь я теперь падшая женщина, утратившая невинность…

Денис, доверчиво подставивший ухо и голову под щекочущий шепоток, возмущенно выпрямился, весь красный, а Маша вновь уже запрыгала вокруг него, по-балетному размахивая руками.

– Ты шизофреник в юбке! Нет, люди, гляньте на нее!… Поглядите-ка, честные берендеи! Что она, бесстыжая, говорит мне, простому неиспорченному юноше, учащемуся вуза!…

– Сам такой… Ну тише…

– А-а! Теперь – тише? Испугалась!

– Да, у меня тахикардия. И мне срочно необходимо мороженое, чтобы ее вылечить. По типу эскимо. И я в джинсах, а не в юбке, вот посмотри. – Маша склонилась в глубоком реверансе, и Денис в ответ ей изобразил нечто среднее между книксеном и вручением челобитной.

– Эскимо? Сделаем… Маша… Похоже, я счастлив.

– И я…

Мурман бежал походной рысью; когда такое случается в низком предутреннем тумане по плечи, либо в траве, где только голову и загривок видно, со стороны полное впечатление, что пес плывет, быстро и ровно; бежит он вторые сутки, но не выдохся ничуть, сил в нем – не вычерпать, ноги его, может быть, и коротковаты по отношению к длинному туловищу, но усталости не ведают. В огромной его голове и мыслей помещается много… Он правильно бежит, в родную деревню – это первая его мысль, самая четкая. А вторая, и третья, и остальные – тоже сплошь приятные: среди родных запахов даже аппетит другой… Леха обязательно будет смеяться и теребить ему загривок, цеплять за остатки ушей, бороть… Он знает, куда закатился старый надоевший мячик, с которым они с хозяином играли, когда тот маленький был, он его достанет…

И вот уже пошли почти знакомые леса, а кое-где он вроде бы и бывал на охоте, с вожаком-хозяином… Вечер еще не начался, а волколаками уж все пропахло… Но некогда развлекаться, есть вещи поважнее охоты, например, облизать хозяина Леху после долгой разлуки…

Мурман, продолжая мерный свой бег, раздраженно рыкнул по сторонам, но привычного эффекта это не произвело почему-то: стая по-прежнему держала его в полукольце, потихонечку смыкаясь… И огромная стая, десятка два их, не меньше… Мурман, словно споткнулся, остановился вдруг возле старого дерева. Те, что бежали сзади, тоже заторомозили, те, что по бокам, рассредоточились, замкнули кольцо.