Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

На глазах у старой девушки выступили слезы; она рассказывала о друге своей юности, о помолвке в лесу; ей вспомнился тост за жениха и невесту, вспомнился первый поцелуй… но об этом она умолчала, как-никак она была старою девою; ей много чего припомнилось, вот только невдомек было, что прямо под окошком у нее – еще одна памятка о былом: горлышко от бутылки, что причмокнула в ответ на уханье пробки перед тем, как подняли тот самый тост. Так ведь и бутылочное горлышко тоже ее не узнало, оно же не слушало, о чем та рассказывала, а все потому, что думало исключительно о себе.

Ночной колпак холостяка

Есть вКопенгагене улица с чудным названием Hyskenstræde, а почему она так называется и что бы это могло означать? Считается, что слово – немецкое, а вот тут немцев и обидели, тогда бы нужно говорить «Häuschen», что значит: «маленькие дома»; оные же в ту пору, да и много лет спустя, являли собою не что иное, как деревянные лавки, вроде тех, какие мы нынче видим на ярмарках; ну, может, чуть побольше и с окошками, только окошки были роговые или же затянуты пузырем, ибо в то время за дороговизною стекольчатые окна имелись далеко не во всех домах, но только и было это так давно, что, рассказывая об этом, прадедушкин прадедушка тоже говорил: «в старину», выходит, тому уж несколько сот лет назад.

В Копенгагене вели торговлю богатые купцы из Бремена и Любека; сами они сюда не ездили, а посылали своих приказчиков, которые и жили в деревянных лавках на Мелкодомной улице и занимались продажею немецкого пива и пряностей. И какое же это было чудесное пиво, а скольких сортов – Бременское, Прусское, Эмское, даже крепкое Брауншвейгское, ну а все эти пряности: шафран, анис, имбирь и особенно перец – перец был важнее всего, потому-то немецкие приказчики и получили в Дании прозвание «перечные приказчики». Их связывало обязательство, которое они вынуждены были принять на родине: не жениться. Так многие и жили холостяками до глубокой старости; им приходилось самим о себе заботиться, самим себя обихаживать, самим тушить огонь в очаге и в груди, ежели таковой разгорался; иные превращались в этаких бобылей со своими стариковскими понятиями и привычками; вот отсюда у нас и пошел обычай всякого неженатого мужчину, который уже в летах, называть «перечным приказчиком»; все это надобно знать, для того чтобы понять эту историю.

Над холостяком подшучивают, он-де напялит ночной колпак, надвинет его на глаза – и на боковую:

Холостяки – невезучий народ.

Глядя на них, просто жалость берет:

С ночным колпаком да всю ночь напролет —

А кто же им свечку зажжет?

Да, вот так вот о них и поют! Над холостяком и его ночным колпаком насмехаются, а все потому, что так мало про него знают, и про ночной колпак тоже – ох, не дай тебе Бог примерить этот колпак! Хочешь знать, почему? Тогда слушай!

В стародавние времена на Мелкодомной улице не было никакой мостовой, люди ходили по рытвинам да колдобинам, ну прямо как по овражку, и было там тесненько: лавки стояли впритык друг к дружке, а те, что напротив, – чуть ли не в двух шагах, поэтому летом хозяева нередко натягивали между ними через улицу парусину, и как же под этим навесом пряно пахло перцем, шафраном и имбирем! За прилавком редко можно было увидеть молодого приказчика, нет, то были все больше люди пожилые, и носили они вовсе не парики и ночные колпаки, как нам думается, и не триповые панталоны, жилеты и наглухо застегнутые сюртуки, нет, так одевался прадедушкин прадедушка, таким он и изображен на портрете, приказчикам же заказывать свои портреты было не по карману, а ведь куда как хорошо было бы иметь в наши дни портрет одного такого старика, где бы он был изображен за прилавком или же по дороге в церковь в воскресный день. В широкополой, с высокою тульей шляпе – а кое-кто из приказчиков помоложе частенько втыкал туда перышко; шерстяная рубашка скрыта под отложным полотняным воротником, облегающая куртка застегнута на все пуговицы, сверху наброшен плащ, а длинные штаны заправлены в широконосые башмаки – чулок-то они не носили. За пояс заткнуты нож и ложка, а кроме того, еще один, большой, нож – чтобы обороняться, в те времена это было обычным делом. Именно так одевался по воскресным дням старый Антон, один из старейших «перечных приказчиков» на Мелкодомной улице, только вместо шляпы с высокою тульей на нем был башлык, а под ним – вязаный колпак, самый настоящий ночной колпак, он настолько к нему привык, что носил его не снимая, у него их было целых два; вот бы кого написать! – худущий как щепка, с частыми морщинами около глаз и рта, длинными костлявыми пальцами и седыми косматыми бровями; над левым глазом нависал целый клок, красить это его не красило, зато уж ни с кем не спутаешь; о нем было известно, что он приехал из Бремена, но родом, собственно, не оттуда, там жил его хозяин, а сам он был из Тюрингии, из города Эйзенаха, что неподалеку от Вартбурга; о родных краях старый Антон говорил мало, но тем больше думал.

Старые приказчики, населявшие улицу, редко когда собирались вместе, каждый оставался в лавке, которая рано вечером закрывалась и погружалась во мрак, слабый свет пробивался лишь из рогового окошка на чердаке, там, у себя в каморке, старик и сидел, чаще всего на своей постели, и, держа в руках немецкий псалмовник, пел свой вечерний псалом, а не то возился по хозяйству и далеко за полночь был все еще на ногах; веселого тут мало, что и говорить; чужому в чужой стране – горькая доля! Никому до тебя нет дела, разве что ты кому заступишь дорогу.

Частенько, когда на дворе стояла кромешная ночь, дождливая, ветреная, здесь становилось до того пустынно и мрачно; фонарь был всего один, да и тот маленький, и висел он в самом конце улицы, над образом Святой Девы, написанным на стене. Слышно было, как совсем рядом, у Замкового острова, на который улица смотрела другим концом, вода шумно плещется в бревенчатый парапет. Одинокие то были вечера и предлинные, ежели