Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

Более того, он никогда так не ненавидел своих учителей, как в школьные годы. Возможно, каждый из них сам по себе был не таким уж и плохим человеком, но «чувство ответственности за воспитательную работу» и особенно право наказывать учеников невольно превращали их в деспотов. Не гнушаясь никакими методами, они старались привить ученикам собственные, весьма далёкие от объективности взгляды. Один из них – учитель английского языка, имевший прозвище Дарума, неоднократно подвергал Синскэ телесному наказанию, якобы за дерзость. Дерзость же эта заключалась только в том, что Синскэ читал Доппо или Катая. Был там ещё учитель со вставным левым глазом, преподававший родной язык и китайские тексты. Того раздражало, что Синскэ не проявляет интереса к воинским искусствам и спортивным соревнованиям. И он не упускал случая поиздеваться над мальчиком: «Баба ты, что ли?» Иногда Синскэ, не выдержав, огрызался: «А вы, господин учитель, разве мужик?» Конечно же, учитель строго наказывал его за непочтительность. Было много и других случаев. Если перечитать написанные на пожелтевшей от времени бумаге «Записки без самообмана», то станет ясно, что Синскэ постоянно подвергался унижениям. А поскольку у него было сильно развито чувство собственного достоинства, он всегда упрямо стремился защитить себя и дать отпор тому, кто его оскорблял. Если бы не это, он в конце концов, как это случается со многими испорченными подростками, стал бы себя презирать. Закалить же свой дух ему помогали «Записки без самообмана».

«Меня награждают многими бранными кличками, которые, в общем, можно разделить на три типа.

Тип первый – Неженка. Это значит, что физической силе я предпочитаю силу духа.

Тип второй – Праздный Мечтатель или Бездельник. Это значит, что я ценю вещи не только за пользу, но и за красоту.

Тип третий – Зазнайка. Это значит, что я никогда никому не позволяю унизить своё достоинство».

Однако нельзя сказать, что все без исключения учителя стремились унижать Синскэ. Некоторые приглашали его к себе в дом побеседовать за чашкой чая. Другие давали читать английские романы. Синскэ хорошо помнит, как однажды – он тогда только закончил четвёртый класс – среди этих романов ему попались «Записки охотника» в английском переводе, и он их с восторгом прочёл. Но всё же в большинстве случаев «чувство ответственности за воспитательную работу» мешало сближению с учителями. Завоёвывая их расположение, трудно было забыть о том, что они наделены властью, а потому всегда приходилось невольно подлаживаться, что было неприятно. Впрочем, ещё отвратительнее было потворствовать их гомосексуальным наклонностям. В присутствии учителей Синскэ просто не мог держаться естественно. Иногда, демонстративно вытащив из портсигара папироску, он с нарочитой развязностью принимался пересказывать содержание спектакля, который смотрел с галёрки. Учителя же неизменно расценивали подобные вольности как отсутствие почтительности. И были, наверное, правы. Синскэ не принадлежал к числу учеников, которые вызывают симпатию. На старой фотографии, сохранившейся на дне его сундучка, запечатлён болезненный и хилый подросток с несоразмерно большой головой и озорно сверкающими глазами. К тому же этот бледный подросток больше всего на свете любил задавать каверзные вопросы и мучить добрых учителей!

На экзаменах Синскэ всегда получал самые высокие баллы. И только его отметка по поведению никогда не поднималась выше шести. Глядя на арабскую цифру 6, он всегда представлял себе учительскую и обменивающихся насмешливыми улыбками учителей. Учителя и в самом деле пользовались отметками по поведению, чтобы унизить его. Именно из-за этой шестёрки ему никогда не удавалось подняться выше третьего места. Он ненавидел такую мстительность, ненавидел учителей, которые мстили ему. И даже теперь… впрочем, нет, теперь он забыл о так мучившей его в те годы ненависти. Средняя школа была для него дурным сном. Но, может быть, это и к лучшему. По крайней мере Синскэ научился превозмогать одиночество. Если б не это, в те годы ему приходилось бы ещё тяжелее, чем теперь. Как ему мечталось когда-то, он стал автором нескольких книг, однако в конечном счёте не приобрёл ничего, кроме полнейшего одиночества. Сегодня, когда он примирился с собственным одиночеством или, правильнее сказать, когда понял, что ему не остаётся ничего иного, как только примириться с собственным одиночеством, так вот сегодня, оглядываясь на двадцать лет назад, он видит столь ненавистное ему тогда школьное здание скорее в красивом бледно-розовом свете утренней зари. Хотя тополя на спортивной площадке по-прежнему темнеют мрачной купой, а в их густых кронах заунывно воет ветер…

Книги

Страсть к чтению овладела Синскэ ещё в младшей школе. Разбудил в нём эту страсть томик «Речных заводей» из «Императорской библиотечки», обнаруженный на дне отцовского книжного сундучка. Устроившись под тусклым светом лампы, большеголовый школьник снова и снова перечитывал «Речные заводи». Более того, ему даже не надо было открывать книгу: дав волю своему воображению, он отчётливо видел знамя «Именем Неба», тигра на холме Цзинъянган, человеческую печень, свисающую с балки в доме Чжан Цина. Фантазии? Эти фантазии были куда реальнее самой реальности. Сколько раз, препоясавшись деревянным мечом, он выходил на задний двор, где сушился рапс, и вступал в сражение с персонажами «Речных заводей»: с Ху Саньян по прозвищу Зелёная в один чжан, с татуированным монахом Лу Чжишэнем. В те годы эта страсть владела им безраздельно. Сколько ночей он просидел с книгой до самого утра! И не только ночей – он читал во время обеда, читал в уборной, читал, когда ехал куда-то и даже когда шёл. Разумеется, деревянный меч давно был заброшен. Но он часто смеялся и плакал над книгой. С каждой новой книгой он словно рождался заново. Он превращался то в одного персонажа, то в другого. Подобно Шакья-Муни он прожил бесчисленное множество жизней и был то Иваном Карамазовым, то Гамлетом, то князем Андреем, то Дон Жуаном, то Мефистофелем, то Рейнеке Лисом, причём отнюдь не со всеми персонажами он расставался, прочтя книгу: некоторые становились неотъемлемой частью его души. К примеру, как-то осенью под вечер он зашёл к своему дяде, рассчитывая получить немного денег. Дядя был родом из городка Хаги, что в Тёсю. Синскэ нарочно принялся с пафосом рассуждать о великом деле реставрации, расхваливать всех выходцев из Тёсю, начиная от Мураты Сэйфу и кончая Ямагатой Аритомо. Этот бледный лицеист, исполненный наигранного восторга, был в тот миг не столько Дайдодзи Синскэ, сколько молодым Жюльеном Сорелем – героем «Красного и чёрного».

Разумеется, книги научили Синскэ очень многому. Во всяком случае, трудно найти хоть что-то, чем он не