Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3 - Генрик Сенкевич
– Коли им гетман обещает…
– Никто из них в великодушии гетмана не сомневается, и все его в душе втайне любят, но при этом так рассуждают: гетмана самого шляхта объявила изменником; при королевском дворе его ненавидят; конфедерация судом грозит – сумеет ли он чего добиться?
Пан Богуш почесал в затылке:
– Ну так что?
– А то, что они сами не знают, как быть.
– Неужто останутся у султана?
– Нет.
– Ба! Кто ж им прикажет возвращаться в Речь Посполитую?
– Я!
– Это как же?
– Я сын Тугай-бея!
– Азья, милый друг! – сказал, помолчав, Богуш. – Не спорю, они могут тебя любить за то, что в твоих жилах славная Тугай-беева кровь течет, хоть они наши татары, а Тугай-бей был нашим врагом. Это мне понятно: и у нас среди шляхты кое-кто не без гордости рассказывает, что Хмельницкий был шляхтич, притом не казацкого, а нашего, мазурского рода… Великий был шельма, второго такого в аду не сыщешь, но воин превосходный, вот они и рады его своим считать. Такова уж человеческая натура! Однако чтоб твоя кровь давала тебе право всеми татарами командовать… нет, не вижу оснований.
Азья несколько времени сидел молча, а потом, упершись руками в колени, промолвил:
– Хорошо, пан подстолий, я скажу, почему Крычинский и другие меня слушают. Во-первых, это все простые татары, а я князь, но еще они силу во мне чувствуют и мудрость… Вот! Ни вам, ни пану гетману того не понять…
– Какую еще силу, какую мудрость?
– Я того сказати не yмiю, – ответил Азья. – Почему я к таким делам готов, за какие никто другой не посмеет взяться? Почему я о том подумал, о чем другие не задумываются?
– Что за чепуха! Ну и о чем же ты подумал?
– О том подумал, что, дай мне пан гетман волю и право, я б не только этих ротмистров воротил, но и половину орды под его начало привел. Мало разве пустует земель на Украине и в Диком поле? Пусть только гетман объявит, что всякий татарин, который придет в Речь Посполитую, получит шляхетство, не будет преследуем за свою веру, и в собственных хоругвях сможет служить, что будет у татар свой гетман, как у казаков, – голову даю, на Украине вскоре свободного клочка земли не останется. Липеки придут и черемисы, из Добруджи придут и Белгорода, из Крыма – и стада пригонят, и жен с детьми на арбах привезут. Напрасно качаете головой, ваша милость, – придут! Как пришли в былые времена те, что потом веками верно служили Речи Посполитой. В Крыму, да и везде, их хан и мурзы утесняют, а здесь они шляхтою станут, сабли прицепят, собственный гетман будет их в походы водить. Клянусь, придут – они там от голода мрут. А когда по улусам слух полетит, что я от имени пана гетмана их зову, что Тугай-беев сын их зовет, – тысячами повалят.
Богуш схватился за голову:
– О господи, Азья! Откуда у тебя такие мысли? Что тогда будет?!
– Будет на Украине татарский народ, как сейчас казацкий! Казакам вы позволили гетмана иметь – почему бы и нам не позволить? Твоя милость спрашивает: что будет? Второго Хмельницкого не будет, потому что мы тотчас казакам наступим на глотку; бунтов крестьянских не будет, резни, погромов; и Дорошенко головы не посмеет поднять: пусть только попробует – я первый его на аркане гетману под ноги приволоку. А вздумает турецкая рать на нас пойти, мы и султана побьем; хан затеет набег – и хана. Не так разве поступали в прежние времена липеки и черемисы, хотя оставались верными Магомету? Отчего нам поступать иначе, нам, татарам Речи Посполитой; нам, шляхте!.. А теперь посчитайте, ваша милость: на Украине спокойно, казаки в крепкой узде, от турка – заслон, войска на несколько десятков тысяч больше… Вот о чем я подумал! Вот что мне в голову пришло, вот почему меня Крычинский, Адурович, Моравский, Творовский слушают, вот почему, когда я кликну клич, половина Крыма ринется в эти степи!
Пан Богуш речами Азьи был так поражен и подавлен, как если бы стены комнаты, в которой они сидели, внезапно раздвинулись и глазам представились новые, неведомые края.
Долгое время он слова не мог вымолвить и только глядел на молодого татарина, а тот расхаживал большими шагами по горнице и наконец произнес:
– Без меня такому не бывать: я сын Тугай-бея, а от Днепра до Дуная нет среди татар имени громче. – И, помолчав минуту, добавил: – Что мне Крычинский, Творовский и прочие! Не о них речь и не о нескольких тысячах липеков и черемисов, а обо всей Речи Посполитой. Говорят, весной начнется большая война с могучей султанской ратью, но вы только дайте мне волю: я такого варева с татарами наварю – сам султан обожжется.
– Господи! Да кто ты, Азья?
Тот поднял голову:
– Будущий татарский гетман!
Отблеск огня, упавший в эту минуту на говорившего, осветил его лицо – жестокое, но прекрасное, и Богушу почудилось: перед ним стоит иной человек – такую величественность и гордость излучал весь облик молодого татарина. И почувствовал пан Богуш, что Азья говорит правду. Если б подобный гетманский призыв был обнародован, липеки и черемисы, несомненно, все бы возвратились, да и многие из диких татар потянулись бы за ними. Старый шляхтич превосходно знал Крым, где дважды побывал невольником и куда потом, будучи выкуплен, ездил посланником гетмана; ему знаком был бахчисарайский двор, известны нравы ордынцев, стоящих в степях между Доном и Добруджей; он знал, что зимой множество улусов вымирает от голода, знал, что мурзам надоело сносить деспотизм и лихоимство ханских баскаков, что в самом Крыму часто вспыхивают смуты, – и ему сразу стало ясно: плодородные земли и шляхетские привилегии не могут не прельстить тех, кому в нынешних обиталищах плохо, тесно или неспокойно.
И прельстят тем скорее, если призовет их Тугай-беев сын. Он один может это сделать – никто больше. Он, овеянный славой своего отца, может взбунтовать улусы, настроить одну половину Крыма против другой, подчинить себе дикие белгородские орды и подорвать мощь хана; мало того – мощь самого султана!
Гетман вправе считать Тугай-беева сына посланцем самого Провидения – другой такой случай вряд ли еще представится.
Пан Богуш совсем другими глазами стал смотреть на Азью и все сильней изумлялся, как подобные мысли могли созреть в голове молодого татарина? Даже чело пана подстолия оросилось потом – так потряс его размах задуманного. Но в душе осталось еще множество сомнений, и потому, помолчав с минуту, он спросил:
– А ты понимаешь, что это приведет к войне с турками?
– Войны так и так не избежать! Зачем, думаете, приказано ордам идти в Адрианополь? Скорей уж, войны не будет, когда в султановых владениях подымется смута, но даже ежели придется воевать, половина орды на нашу сторону станет.
«На каждое слово у шельмы ответ готов!» – подумал Богуш, а вслух сказал:
– Голова кругом идет! Пойми, Азья, в любом случае это дело непростое. Что скажет король, канцлер? А сословия? А вся шляхта, в большинстве своем к гетману не расположенная?
– Мне нужно только письменное разрешение гетмана; когда мы здесь осядем, пусть попробуют нас выгнать! Кто гнать будет и чем? Вы бы рады запорожцев из Сечи выкурить, да руки коротки.
– Пан гетман испугается ответственности.
– За пана гетмана пятьдесят тысяч ордынских сабель подымется, а еще у него свое войско есть.
– А казаки? О казаках забыл? Эти тотчас всколыхнутся.
– На то мы и нужны, чтобы над казацкой шеей меч висел. В чем сила Дороша? В татарах! Будет моя над татарами власть – Дорош к гетману с повинной придет.
При этих словах Азья протянул вперед руки и растопырил пальцы, наподобие орлиных когтей, а потом схватился за эфес сабли.
– Покажем мы казакам их права! В холопов обратим, а сами на Украине хозяйствовать станем. Слышь, пан Богуш, вы думали, я маленький человек, а я не такой уж и маленький, как Нововейскому, здешнему коменданту, офицерью и вам, пан Богуш, казалось! Да я над этим дни и ночи думал, исхудал аж, с лица спал – гляди, ваша милость! – почернел весь.
