Великий Гэсэр - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

мой супруг — Абай Гэсэр.

Но Хатан чужую я,

где в замужестве была,

узкой посчитала я,

а супруга, с кем жила,

скучным посчитала я —

глупым, вредным, неродным

мужа посчитала я.

Услыхав, что есть земля

Абарга Сэсэна, где

степь раздольна для житья,

а владелец той земли

справедлив и мудр, — туда

я иду, хочу узнать:

правда ли, что он красив,

верно ли, что он умен,

справедлив, учтив, силен?

Абарга Сэсэн — кто он?”

Голенастый батор ей ответил

голосом приятным и достойно:

“Если кто приходит по желанью,

значит, это человек хороший,

а красивая душа и думы

узнаются в облике пришельца!” —

с вежливыми этими словами

посадил он Яргалан на волка,

в поводу который шел как лошадь,

и, Долиною Волков проехав,

женщину на перевал доставил

и на тропку торную поставил.

И пошла она с горы в ущелье,

и сошла с крутого перевала,

и нашла искомое — владенья

Абарга Сэсэна мангадхая.

Голенастый батор был, конечно,

Абарга Сэсэном и навстречу

Яргалан он выезжал, чтоб точно

знать се намеренья и цели[134].

И теперь, уже в своем обличье,

сел он на коня, что был особой —

ярко-белой серебристой масти,

и поехал рысью, чтобы встретить

Яргалан на спуске с перевала.

Поздоровался он с ней по-хански,

поприветствовался по-хатански

и сказал: “По своему желанью

ты пришла — характер показала,

с чистым сердцем, с искреннею думой

ты пришла — приотворила душу!” —

с этими учтивыми словами

Абарга Сэсэн ее под руку

взял и проводил к себе в жилище.

Яргалан прошла за ним покорно,

но была с ним ласкова притворно.

24. Выздоровление Гэсэра

После бегства Яргалан от мужа,

после всяких бед к Абай Гэсэру

постепенно силы возвращались:

поправляться начал он и прежний

принял вид осанистый и грозный.

“Кто мужчиной быть на свет рожден,

тот добычею военной горд;

та, кто женщиною рождена,

обходиться нажитым должна!” —

так сказал Абай Гэсэр и слугам

приказал коня седлать гнедого.

Он перед дорогою в жилище

стол свой золотой уставил шумно

дичью и отменным жирным мясом,

стол серебряный уставил звонко

разными напитками хмельными.

Он напился и наелся вволю,

в ратные доспехи облачился

и, вооружившись как для боя,

поклонился светлым ликам ханов,

что висели на дворцовых стенах,

также честь отдал он и бурханам,

что стояли по углам жилища.

Отвязав коня от коновязи,

сел и поскакал, назад не глядя,

в край, где обретался младший дядя.

Вот приехал он к Хара Сотому,

вот заехал на подворье, крикнув:

“Дома ли ты, дядя, отзовись-ка!”

Но Хара Сотой перепугался

и со страху спрятался под полку

с медною хозяйственной посудой.

А жена Хара Сотона гостю,

грозно вызывающему дядю,

прошептала: “Он в Долину Полки[135]

удалился — там и схоронился”.

Выбрался трусишка из-под полки

под кровать заполз, тряпьем накрылся.

А жена его пробормотала:

“Он Долиною Кровати нынче

проезжает — там, наверно, скрылся”.

Выскочил хитрец из-под кровати,

дал шлепка жене и перебрался

в кожаный мешок и затаился.

А жена его с лежанки встала,

завязала тот мешок потуже

и сказала: “Он переселился —

и Долиною Мешка кочует,

там надолго он обосновался!”

И Гэсэр, конечно, догадался,

где негодный дядя укрывался.

Привязал коня Гэсэр неспешно,

приоткрывши дверь, вошел в жилище —

еле уместился в тесных стенах.

Кожаный мешок, в углу стоящий,

выволок и на него уселся, —

под таким неодолимым грузом

сердце из груди Хара Сотона

чуть ли не ко рту переместилось.

А Гэсэр с женою дяди стали

разговор вести о том, об этом:

бывшее неспешно поминали,

о далеком будущем мечтали.

Наконец, Гэсэр о дяде вспомнил:

“То, что здесь хозяйка насушила,

то, что здесь навялила, однако,

размягчилось…” — и, рванув из ножен

свои булатный нож, по рукоятку

в толстый бок вонзил Хара Сотону:

до костей достал и до желудка.

Дядя, скорчившись в мешке, от боли

завопил, как будто убивают.

Развязав мешок, Хара Сотона

стонущего выпустив на волю,

сам Гэсэр невинно удивлялся:

“Дядя, ты зачем туда забрался?”

А когда наохался бедняга

и когда наплакался, то дяде

так сказал Гэсэр: “Со мной поедешь:

нынче Яргалан в беду попала —

надо выручать ее из плена!”

И Хара Сотой седлать помчался

своего коня в поход неблизкий.

“Одевайся и вооружайся!” —.

приказал Гэсэр, и тот с испугу

снарядился для поездки дальней.

Выехали, к северо-востоку

путь свой устремили, и в дороге

их застали сумерки в долине.

Им попался старый труп сороки —

и Гэсэр его своим уменьем

сделал свежей тушею изюбря

и на дядиной тропе оставил.

“Я добыл изюбря!” — вскоре дядя

прокричал племяннику, ликуя.

“Поделись!” — ему Гэсэр ответил.

Дядя завопил: “Еще ты молод,

чтоб с тобою старики делились!"

Промолчал Гэсэр и усмехнулся,

и нарочно с дядей разминулся.

Сам себе он добыл двух оленей,

сам себе он разложил костерчик

и поджарил мясо, и наелся —

и всю ночь проспал Гэсэр спокойно.

И Хара Сотой перед ночевкой

целых два рожна себе изжарил

палой изюбрятины, а утром

обнаружилось, что ел он мясо

с трупа полувысохшей сороки.

По опавшим ребрам ударяя,

животом пустым урча, подъехал

дядя к месту, где Гэсэр оленей

жарил и свежатиной питался.

Закричал Хара Сотой: “Племянник,

почему в дороге спишь подолгу?”

Но когда Гэсэр чуть отвернулся,

дядя ухватил что ни попалось

в полости убитого оленя

и, давясь, наелся быстро-быстро

требухи: неважно, что сырая.

Промолчал Гэсэр, но