Хранители Седых Холмов - Леока Хабарова
— Не сомневаюсь, — сардонически изрекла Айра. — У меня, к слову, имеется для тебя особенный гостинец. В северных землях ходит легенда, будто если возлечь с поляницей, отступит любая хворь, а силы прибавится втрое. Слыхал о таком?
Вепрь пожал плечами. Может, и слыхал.
— Я выкупила одну по случаю. Лерийские ловцы бахвалились, что раздобыли редкий товар, и не соврали. Девственница. Чиста и невинна. Обошлась дороже, чем стадо верблюдов. Показать?
Вепрь собрался мотнуть головой, но вовремя вспомнил, что каганэ не отказывают.
Ладно, что уж там. Девственницей больше, девственницей меньше. Какая разница? Лишь бы сил хватило.
Он кивнул.
— Ведите! — крикнула Сиятельная каганэ, дважды хлопнув в ладоши. К игрушкам на доске она утратила всякий интерес. К чему они, когда есть живые куклы?
Поляница оказалась совсем юной — зим семнадцать, не старше. Белая кожа. Льняные волосы. Васильковые глаза. Связанные руки. Кляп во рту…
Предусмотрительно.
— Ну, что? — глаза Айры похотливо заблестели. — Развлечёшься? Или силы не те? Ежели слаб, я кликну Губителя дев. Уж он от такой красоты не откажется!
Вепрь поднял на каганэ сумрачный взгляд.
Она накрыла его пах ладонью. Легонько приласкала. Всё, что осталось — развязать тесёмки на штанах…
Девчонка смотрела так, будто он собрался её резать. Скулила и таращила глаза. По щекам катились слёзы.
Глупая.
Вепрь ухватил её за ворот и резко дёрнул. Туника с треском разошлась по швам, открывая взору маленькие упругие груди с розоватыми сосками. Он накрыл одну ладонью, и по белоснежной коже побежали мурашки. Девушку трясло. И она скулила всё громче, словно пытаясь что-то сказать. Вариантов имелось немного: либо начнёт молить о пощаде, либо осыплет проклятьями. Ни то ни другое сейчас ни к месту. Поэтому…
Вепрь перевернул поляницу, уткнув заплаканным лицом в подушку. Вторую подушку сунул под плоский девичий живот. Звонко шлёпнул по сочной ягодице — Айра очень любила, когда он так делал — и приготовился к главному.
— Госпожа! — челядин вполз в чертог как подобает: на четвереньках, опустив голову так низко, что лоб касался пола. Поднять глаза без дозволения он не решался: за такое полагалась дюжина плетей. — Госпожа! Разреши молвить!
Айра скривилась и дала Вепрю знак обождать.
— Говори, — велела челядину. — Да побыстрее, я занята.
— Каган требует вас к себе. Срочно. — Слуга весь сжался. Говорить подобное Сиятельной каганэ — смертный приговор. — Он изволил самолично допросить пустынников и… послал за вами, Госпожа.
Айра потемнела лицом.
— Без меня не начинай, — бросила она Вепрю. — Я скоро вернусь.
Приосанившись и гордо вскинув голову, Сиятельная каганэ покинула чертог, а Вепрь натянул штаны и плеснул в кубок воды из кувшина. Осушил одним махом и наполнил заново. Поляница продолжала всхлипывать и дрожать, и он осторожно перевернул её на бок. Вытащил кляп изо рта. Протянул чашу.
— Пей.
Но она не взяла чашу. Грудь её вздымалась часто-часто, а глаза сделались совсем безумными. Она таращилась так, будто увидела ожившего мертвяка или чего похуже.
Вот же… Как бы умом с перепугу не тронулась. Этих девственниц хрен разберёшь!
— Пей, — повторил Вепрь, и поляница сморгнула набежавшие слёзы.
— Яр-ром-м-мир… — прошептала дрожащими губами. — Т-ты… ты меня не узнаешь? Это же я!
Она сказала что-то ещё, но он уже выпал.
Боль. Дикая боль. Словно тысяча раскалённых спиц разом вонзилась в череп. Перед глазами вспыхнули искры, в ушах зазвенело, из носа хлынула кровь. Хотелось орать, метаться и лезть на стену.
Вепрь схватился за горящую башку, рухнул на колени и взвыл.
Яромир… Яромир… Яромир…
Воспоминания сыплются, словно жемчуг с разорванного ожерелья.
— Тебя как зовут, супостат? — спрашивает звонкий мальчишеский голос, и всё меркнет, проваливаясь в бездну, из которой возникает хмурый здоровяк с длинными усами и русым чубом на лысине.
Здоровяк морщит лоб. Он явно недоволен.
— Как его имя? — вопрос сопровождается раскатом грома, но суровый бас звучит холоднее ненастья и режет, как сталь.
Вымокшая насквозь светловолосая женщина поднимает на великана полный надежды взгляд, собираясь ответить, но сверкает молния, и видение рассыпается осколками.
Вместо разбитого тракта теперь густой лес. А над ним луна — большая-пребольшая.
— Знаешь, было бы куда проще, если бы назвал своё имя. — Глаза блестят серебром. От тёмных локонов пахнет жасмином-чубушником. — Я же назвала своё!
Девушка в красном плаще с корзиной диковинных зимних цветов тает, как дымка, и вокруг уже шумит пропахшая брагой и жиром корчма.
— Можно я буду звать тебя Яромиром? — статный белокурый красавец лукаво улыбается. Улыбка злая. Опасная. Так и тянет смазать по ней кулаком.
Но тьма сжирает и красавца. Всё плавится, преображается, и перед взором встаёт новая картина.
Щекастый младенец на руках матери сосредоточенно посасывает палец, рассматривая мир синими глазёнками.
— Мы ещё не нарекли его. — Женщина глядит на сына с бесконечной нежностью. — Если ты не против, скажи своё имя и мы…
Кажется, он что-то отвечает, но ответ растворяется в загадочном вихре. Он подхватывает и уносит всё дальше, и дальше, и дальше, а потом выплёвывает посреди опочивальни. Рядом сидит девушка. Она не хочет расставаться, но не в силах удержать.
— Скажи мне… Скажи, как тебя зовут. — В васильковых глазах отражается свет масляной лампы и бескрайняя печаль. — Я буду помнить твоё имя до конца своих дней и никому не раскрою. Никогда. Даже под пытками. Клянусь. Оставь мне его на память. Это единственное, что ты можешь мне дать…
И снова голос той, другой, что в красном плаще:
— Имя! Ты должен вернуть имя! И тогда…
Яромир… Яромир… Яромир…!!!
Кто-то настойчиво тормошил его за плечо.
— Яромир! Очнись! Очнись же! Ради Святого Неба… да что с тобой?
На морду плеснули холодной водой. А вот залепить пощёчину он уже не позволил: инстинктивно перехватил руку и всмотрелся в бледное личико.
Смотрел долго и внимательно. А когда насмотрелся вдоволь, прохрипел:
— Преслава? Тебя как сюда занесло?
