«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Детей у Чулков не было. Жили они для себя, а по вечерам, жмуря пушистые ресницы, Майолика слушала, как Масик рассказывал подслащенные любовные истории, случившиеся якобы с Ховрашкевичем, Ковбиком и даже с самим Карлом Ивановичем Бубоном.

Говорил Чулочек экономно и сокращенно. Имена своих родственников произносил тоже в сокращенном виде: Лока, Мака, Зика, Вика. Случалось и короче: Зи, Ма, Йо, Ло.

— Ло, — говорил он, обращаясь к сестре Лоры, — просила Йо, чтобы ты немножко побыла с ма…

В переводе на нормальный язык это означало: «Ларис, просила Майолика, чтобы ты немного побыла с мамой».

Иногда Чулочек ругался, но также сокращенно: «Йоли-пали!»

Выражал свое восхищение в основном такими словами: «Колосально!», «Феноменально!», «Потрясающе!» Если же возмущался, то бросал слово, словно резал бумагу линейкой: «Ужас!»

Чулочек редко видели злым или разгневанным. Он всегда ходил улыбающийся и излучал только доброту и массу самых теплых пожеланий, как праздничная открытка. Когда кто-то играл в шахматы или шашки, а Панчишка собирался домой, то, прощаясь, говорил:

— Желаю вам выиграть обоим!

Хоть исподтишка, слабее себя или того, кого недолюбливал Стратон Стратонович, Масик мог подложить если не свинью, то по крайней мере поросенка. Чулочек даже легонько выпивал, лишь бы его не считали некомпанийским товарищем.

В «Финдипоше» он был единственным, кто родился, как любил выражаться Стратон Стратонович, «на асфальте». То есть в городе, а не в деревне. Возможно, и к нему Стратон Стратонович относился бы с неприязнью, если бы Панчишка не принадлежал к числу тех, о которых говорят: «Если бы и хотел, то на него не обидешся». Масик умел галантно кланяться, целовать ручки. Особенно это пристрастие Масика к женским рукам нравилось жене Стратона Стратоновича — Виниамине Ипативне. Масик хорошо играл на пианино, скрипке, танцевал вальсы, подеграсы, но не терпел полек, чардашей и украинского казачка.

— Колоссальный ритм, — оправдывался Панчошка.

Если же Виниамина Ипатьевна ставила Панчишку всем в пример, называла его воспитанным и культурным молодым человеком и тем самым подрывала интеллигентность и авторитет Стратона Стратоновича, то Ковбик не выдерживал и сердито бросал ей свою любимую реплику:

— Когда я пас гусей, оно сидело на ночном горшке и слушало полонез Огинского.

Чулков имел еще одну особенность: если смотреть на него сзади, то никто не мог твердо и уверенно сказать, кто это ушел — мужчина или женщина. Для этого нужно было обязательно забегать вперед, потому что брюки при современной моде фактически ничего не означали.

Масик сидел и вспыхивал, как красная фуражка на привокзальной площади.

— Фундаментально не был, — повторил Чулков. — Но мне рассказывали, что в «Лыбеде»…

— Кстати, Стратон Стратонович, вы знаете, откуда происходит название Лыбидь? — садился на коня Ховрашкевич. — Эта история начинается еще во времена Щека, Кия и Хорива. Кстати, улица Хорева, до сих пор, как ни странно, сохранилась на Подоле. Там когда-то жил Хорив. Но название Киев произошло не от Хорива, а от его старшего брата Кия…

— А кий?

— Не понял?!

— Ну, кий? Бильярдный! Вы не знаете, откуда происходит название кий, палку?! Не от этого ли брата?

— Вы зря смеетесь, Стратон Стратонович. Зря, а я вам докажу. Этимологически, а хотите — лингвистически. Кстати, вы знаете, что есть такая наука, как лингвистика?

— Вы меня на лингвистику не сбивайте. Вы мне прямо скажите: в «Лыбеде» вы были или нет?

— Не был.

— Так бы и сразу. А в «Наталке» или «Верховине»?

— Я был, Стратон Стратонович, — вмешивался Чулочек с бриллиантовыми кончиками ушей. — Это не то. Типично не то. Нет шика.

— Что мне ваш шик. Мне не шик нужен, а ветчина.

— Так позвольте, Стратон Стратонович, закончить… Так вот, слово «Лыбидь» происходит не от Лебедя, как некоторые считают… Лебеди — это птицы. Кстати, вы знаете, когда гибнет лебедиха, то лебедь поднимается высоко вверх и камнем…

— Будем закругляться. Уже развезло. Его до утра не переслушаешь, — говорил Стратон Стратонович и поднимался из-за стола. — Растрепещалось! Вы себе как хотите, а я уехал…

— Стратон Стратонович, а на коня? Кстати, вы знаете, откуда происходит это выражение «на коня» или «на стремено»? Еще при Запорожской Сечи, когда казаки…

— Это его болтовня уже вы, Панчишко, послушайте, а мне пора…

— А зря. Это очень любопытно. Я же оканчивал историко-филологический факультет. Кстати, я кончил… Я не хвалюсь… Вы знаете… Но я кончил его с отличием, хотя почти никогда ничего не учил. Я всегда читал. И по специальности… Слышите, Стратон Стратонович, по специальности я больше историк, чем филолог.

— По специальности все мы историки, — уже с порога бросал Стратон Стратонович. — А по профессии — бух-гал-те-ра-а! С нарукавниками! — Потом выбивал из мундштука окурок и только после этого ласково говорил: — Вы только мне здесь, ребята, смотрите. Чтобы никаких следов не оставалось. А то еще «Финдипош» сожжете…

Чулочек расплывался в розово-оранжевой улыбке и уверял Стратона Стратоновича, что все будет «в ажуре». Ховрашкевич объяснял, откуда пошло это изречение, но Стратон Стратонович его уже не слышал. Его вечерняя программа на этом заканчивалась, как и наша восьмая глава.

РАЗДЕЛ IX,

в котором рассказывается о хороших приметах, большом затмении, городе-парке, механике Бублика, дочери Ротшильде, пончиках, объявлениях, филологе в отставке, маме Карапете и ее будущем квартиранте

Все складывалось лучше. Такого гостеприимства от столицы Сидалковский не ожидал.

— Это хорошая примета, — думал он, — Столица принимает в свои объятия провинциала.

А надо заметить, что Сидалковский принадлежал к людям суеверным, но от посторонних это скрывал и даже стеснялся, потому что для отвода глаз считал себя убежденным атеистом.

Так что гостеприимный прием на перроне он относил к хорошей примете, но даже не подозревал, что его громкое прибытие в столицу совпало с минутами большого затмения. Если бы об этом Сидалковский узнал своевременно, он впоследствии все свои жизненные неудачи отнес бы именно к этому событию. Но этого Сидалковский даже не заметил. В тот вечер электросеть работала исправно, а лампы дневного освещения горели лучше, чем когда-либо, потому что на многих предприятиях города как раз началась неделя экономии электроэнергии, и на Сидалковском событие большого затмения не отражалось никак.

Возможно, Сидалковский вел бы себя так, как следует вести себя во время затмения солнца, но его об этом никто не предупредил, а календарями он не пользовался — даже выходившими миллионными тиражами. Теперь понятно, почему он ничего на себе не почувствовал, кроме, конечно, ужасного влечения принять цветы из рук