Весло Харона - Дмитрий Александрович Алейников

Дмитрий Алейников

Весло Харона

Каждый человек чего-то боится.

Из разговора автора с издателем

ПРОЛОГ

Москва, май 1998

Чай уже остыл и даже слегка подернулся мутноватой пленочкой, но, не заметив этого, он двумя жадными глотками осушил большую кружку с эмблемой родного банка на боку. Облизнув губы, поднялся из кресла и, нависнув над своим бескрайним столом из натурального ореха, встал, точно пловец, готовый сигануть с тумбы в бассейн, как только арбитр даст старт. Он зажмурился, словно беспощадная острая боль терзала его изнутри. Потом издал сдавленный, едва слышный стон и начал медленно подаваться вперед, будто сильно перебрал и теперь его мутит. Тяжелая капля пота упала на нераспечатанный конверт, щелкнув по плотной бумаге. Открывать конверт не имело смысла, и так ясно, что там. А там — открытка, какие в начале семидесятых продавались в любом газетном киоске: головы пехотинца, матроса и летчика, насаженные на частокол острых бордовых, с золотым кантом букв. Открытка ко Дню Советской Армии. Точно такая же, каких он получил уже шесть за последний месяц. Теперь поверх официальной банковской документации и докладной от начальника отдела лежал седьмой конверт.

В открытках, датированных 23 февраля 1974 года, — три строчки, старательно выведенные хрупкой рукой маленькой девочки. Нескладной, угловатой девочки, сидевшей когда-то за одной партой с ним, Анатолием Быковым, президентом банка, а в те времена просто Толиком, тихим троечником и исключительным мямлей. Смешливой нескладной девочки с пшеничного цвета хвостиками и огромными темно-синими глазами. Девочки, которая навсегда осталась там, в семьдесят четвертом, исчезнув в пасти старых катакомб, поглотивших ее отчаянный крик, полный страха и ненависти к предавшему ее русскому мальчику.

Толя, поздравляю тебя с праздником, желаю быть сильным, мужественным и добрым. Инга. 23.02.74.

Была в те годы в школах такая лотерея, когда мальчики тянули жребий, кого из одноклассниц им поздравлять с Восьмым марта, а чуть раньше девочки разыгрывали между собой мальчиков. Но Толик знал, что Инга просто забрала бумажку с его именем. Никто не возражал. Главные страсти разгорелись вокруг Регимантаса Воутилайнена, высокого красивого парня, баскетболиста и известного остряка, предмета воздыхания многих девчонок и бог знает скольких еще красавиц и дурнушек за пределами школы. Поздравлять же тихоню Толика не рвался никто: сын русского офицера, служившего в местном гарнизоне, был в классе изгоем.

…сильным, мужественным и добрым…

Именно эти качества выбрала Инга. Возможно, их больше всего не хватало Толе. Он не дрался со сверстниками, жалел погибших пичуг, никому не отказывал в помощи, и поэтому родители его считали, что мальчик он, безусловно, добрый. Толе тоже нравилось так думать. Это было куда приятнее, чем признаться себе: не дрался он потому, что элементарно боялся боли и не умел давать сдачи. Поначалу местные ребята задирали его, но что за драка, если противник распускает сопли после первого удара и даже убежать не пытается, покорно отдаваясь на милость победителя! Он, конечно, жалел пичуг, только никто не догадывался, что, сидя над убитой птичкой и вытирая кулаком горючую слезу, он кручинится не о погибшем воробье, а о себе, несчастном, отвергнутом и забытом. Чужая земля, чужие люди… И всего два близких человека — родители, сутками пропадавшие в гарнизоне. И отказать никому он не мог именно потому, что был изгоем: к нему обращались по единственному поводу — когда надо было свалить на него какую-нибудь работу. Он не отказывал, чтобы не остаться в полном вакууме.

Сила, мужество и доброта. Чего не хватило мальчику Толе в тот роковой день? Наверное, всего сразу…

Но что значат эти послания? Кто пытается бросить на немолодого уже и преуспевшего в жизни мужчину тень, и без того неотступно следующую за ним на протяжении долгих лет? И главное, откуда этот мистификатор узнал о том, что мог знать лишь сам Толя, Анатолий Игоревич Быков? Зачем все это?

Банкир опустился в кресло и вытер ладонью лицо. Что за черт! Кто бы ни стоял за мистификацией, не надо так психовать. Может, рассказать Хильде Арвидасовне? В конце концов, это ее епархия.

Анатолий Игоревич нажал кнопку селектора:

— Машину, пожалуйста.

Он уже почти взял себя в руки. Конверт, впрочем, так и не вскрыл, просто бросил в ящик стола. Завтра стоит поговорить с начальником службы безопасности.

Анатолий Игоревич растопырил пальцы и посмотрел на руки — они дрожали. В таком виде появляться на людях не годится. Банкир взял из ящика стола склянку с таблетками, открыл, выловил два кругляшка и отправил в рот. Посидел, ожидая, пока лекарство подействует, но не выдержал. Повернувшись, открыл дверцу встроенного в стену бара и после секундного колебания выбрал «Мартель». От коньяка разошлись по телу теплые умиротворяющие волны. Во сто крат приятней и надежней всей этой заморской химии. Бросив в рот лохматый шарик «Рафаэлло», Анатолий Игоревич закрыл бар.

Кто посылает открытки? Зачем? Шантаж, желание досадить, месть? Возможно, этот человек, каким-то чудом узнавший об обстоятельствах исчезновения Инги, не вполне представляет себе, что произошло на самом деле. Он считает, что у него на руках сильный козырь. Но ведь это был просто несчастный случай, ничего больше. Тут нечем шантажировать, не за что мстить. Толя Быков ни в чем не виноват, по крайней мере с точки зрения закона и здравого смысла.

Убедившись, что руки больше не дрожат, Анатолий Игоревич вышел из-за стола и направился к двери. Десятки его отражений двинулись вместе с ним — стены были обшиты зеркальными панелями. Довольно странный дизайн для кабинета президента банка, неэстетичное и непрактичное решение. Но Быков сам настоял на этом. Почему — знал только он сам. Это была его маленькая хитрость, скрывающая большую тайну. Быков страдал клаустрофобией. Зеркала визуально расширяли и без того просторный кабинет, и пространство теряло четкие грани. Не то что в прежнем кабинете, напоминавшем тоннель…

…сильным, мужественным и добрым…

Толя Быков очень хотел быть таким. Он очень старался, и до того рокового дня, когда они с Ингой отправились бродить по руинам крепости, у него неплохо получалось. Но в тот день…

Инга вошла в какой-то узкий тоннель, и гулкое эхо импровизировало, играя со звуком ее шагов.

— Пошли! — Инга обернулась и поманила его рукой, но Толя не шелохнулся. Он с ужасом смотрел в каменное горло, готовое заглотить его, смять, раздавить.

Инга сделала еще шаг, вновь обернулась и