Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов
Следователем я бы работать не смог — не усидеть мне на часовых допросах. Наверняка рассказ участкового имеет отдаленный смысл к моему делу. Но коли нет смысла прямого, про контрабанду, сижу я как на горячих угольках. Уж не знаю как — видимо, по губам, которым хотелось зевнуть, — но мою неусидчивость Андреич засек, свой рассказ заторопив:
— Подошел лесовоз, остановился, выпрыгнул шофер, Митька подошел и еще какой-то человек. Я думал, что шашлыки станут есть. Они вокруг машины посуетились, и лесовоз поехал. Один Митька остался. Я на мотоцикл и за лесовозом. Догнал, остановил… Бабка-Ежка, одна ножка!
— В кабине бабка?
— В кабине полтергейст.
— Значит, кто?
— Значит, никого. Третий человек пропал, как растворился.
Участковый пытливо смотрел на меня, словно я должен знать, как растворился. Он капитан, а я лейтенант; но он сельский, а я городской. У меня был только один вопрос:
— Третий — этот самый, Литрук?
— Третий — женщина.
Мое равнодушие как водой смыло. Теперь не один вопрос, а рой: какая женщина, осматривал ли он лесовоз, шевелил ли бревна, что сказал водила, как объяснился Взрыв-пакет… Но нетерпение чуть ли меня не затрясло, поэтому вместо вопросов я выразил всего лишь одну просьбу:
— Николай Андреич, одолжи бинокль…
25
Выемку в ольховой куртине я нашел не только по описанию участкового, но и по следам его мотоцикла. Неглубокая сухая ямка, выстланная увядшей травой. Я расположился. Все необходимое при мне. Оружие на боку, плащ-накидка, радиотелефон, фонарь и термос с кофе в сумке. Ну, а в руке армейский бинокль. Выражения лиц не видно, но одного человека от другого отличить можно.
Взрывпакет жарил шашлыки, расхаживая своей вертлявой походкой. Жареного мяса я не видел, но запах щекотал мои ноздри и будил воображение. Похоже, что этот залах вместе с жирным смрадом ложился на поселок голубоватыми косынками.
Пока промчался лишь один лесовоз, не останавливаясь…
Может быть, Лола права, уничижая меня званием «лейтенант». У нее модная должность, теперь персональная машина, секретарша, оклад втрое больше моего, сидит в евро-кабинете, а я сижу буквально в яме.
На легковые автомобили, грузовики, бензовозы внимания я не обращал…
Молодежь живет как? Ходит на футбол, пляшет на дискотеках, пьет пиво, посещает ночные клубы, сидит у видиков. А я сижу в яме.
Водитель фургона с надписью «Мебель» вышел, взял шашлык и с ним уехал…
Севка Фомин раскрыл самоубийство. Звучит оригинально — что там раскрывать, коли человек повесился? Но родственники заявили, что его повесили. Замаскировали самоубийство под убийство. Почему? Ради общественного мнения и страховки.
Два лесовоза проскочили не притормозив…
Я уже знал, что бревна везут в торговый порт. Там на выделенном участке лежат штабеля высотой с трехэтажные дома, которые постепенно перегружают на корабли. На въездных воротах охранники лишь окидывают лес взглядом да посматривают на кабины.
Митька рубил дрова и подбрасывал в свою паровозообразную печь. А ведь можно подсчитать, сколько он зарабатывает: сложив количество проданных за день шашлыков и умножив на цену каждого. Вряд ли наберется на особняк.
Не отрывая бинокля от глаз, я достал термос и отхлебнул подостывший кофе. Он не пошел, потому что лесовоз притормозил и остановился. Водитель вылез из кабины и как бы воссоединился с Взрывпакетом. Они разговаривали. Не только… Меж ними — я не мог понять, кто из них держит — появился не то крупный темный пакет, не то средних размеров чемодан. Они стали лесовоз обходить и скрылись за бревнами на той стороне, за грузовиком…
Я кувырнул термос в сумку, надел ее на плечо и выполз из выемки на недалекую дорожку. По ней и спустился быстрым шагом к очагу, будто бы шел из поселка.
Водитель уже сидел в кабине. Взрывпакет стоял рядом. Он не удивился, сообщив с нескрываемым злорадством:
— Опер пришел в гости.
— Где? — спросил я с не меньшим злорадством.
— Что, шашлык?
— Пакет.
— Мент бредит, — сообщил Митька водителю.
Тот протянул мне документы: путевой лист, накладную и еще что-то. Не сомневаясь, что бумаги в порядке, я потребовал:
— Выйдите из кабины.
Осматривал тщательно, словно пакет был иголкой. Под сиденьем, за сиденьем — все свободные пространства. Пакет не нашелся. Я взялся за груз. Сперва за свободный прогал меж страхующей ярко-желтой решеткой и кабиной. Лопата, ящичек с ветошью, бочонок, в узкое горло которого никакой пакет не пролезет. И перешел к бревнам.
Сосновые, свежие, с дурманящим смоляным запахом. Длинные, видимо, метров по восемь. Средней толщины, но были и кряжи. Один — метра два в поперечнике — походил на желтого бегемота: два черных сучка-обрубка торчали, как уши. Бревна лежали плотно, впритирку, руку меж ними не сунуть. Какой тут пакет…
Я махнул рукой, и, загудев, могучий лесовоз уехал. Разумеется, его номер и фамилию водителя я записал.
— Охотничьей собаке легче. Она хоть дичь находит, а опер впустую тыркается, — ухмыльнулся Митька Брыкалов.
Я не ответил, потому что нет смысла разговаривать, когда нечего сказать. Даже нечего спросить. Об исчезнувшем пакете? Буду выглядеть дураком. Если трасса контрабандная, то Митька тут фигура шахующая.
Шахующая фигура сладко ухмылялась. Она, эта фигура, выглядела современно-волосатой. Курчавая голова, топырис-тые усы, небритые щеки в трехдневной щетинке, а грудь под распахнутой рубашкой покрыта тысячелетней, уже доисторической шерстью. Посвежевшим взглядом окинул я хозяйство Взрывпакета — в этих дровах, столе, печке с трубой было что-то искусственное и нарочитое.
— Брыкалов, теперь у тебя есть конкурент.
— Эмма-то? У нее кофе да коньячок. А за баранкой сидят мачо — им мясо подавай.
Не надо разговаривать, когда нечего сказать. Допрашивать Митьку без веских фактов — что петь для глухого. И я пошел вверх по дорожке к поселку, на автобусную остановку.
Цветная картинка подпрыгивала впереди и приближалась. Голубая курточка нараспашку. Луковые волосы успели под-выгореть и стали слабо-розоватыми. Щеки блестели веселым загаром. Синие глаза прищурены, разумеется, от блеска щек.
— Ко мне зайдешь? — спросила Люба так, словно мы старые друзья.
— Нет. А ты куда?
— К Митьке.
— Зачем?
— Дядя просил.
Я поймал себя на беспокойстве: будто бы мое сознание с чем-то борется. Оно и боролось — с неуместной улыбкой. Ну да, радость-то какая, воровку встретил. Неуместная улыбка была и на ее лице:
