Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

— Ника! — странно тонким, совсем не своим голосом крикнул выбежавший из дома последним Дима.

— Надо же ее снять! — опомнился Алексей. — Может, жива еще. Костя, помоги!

Как ни была Марина напугана происходящим, а не смогла удержаться от ядовито-ревнивой мысли: если бы вот она… так вот… бросился бы он ее снимать, ломая ноги — может, жива еще?

По узкой крутой лестнице Алексей с Костей поднялись в мансарду и остановились в узеньком коридорчике между двумя жилыми комнатами. Оттуда по приставной лестнице можно было попасть на чердак.

— Давай я первый, — Костя остановил Алексея, который уже поставил ногу на ступеньку. — Ты не знаешь, где свет включается. И подожди, пока я не поднимусь, лестница хлипкая, двоих может не выдержать.

Когда Алексей вскарабкался наверх, Костя поднимал тело, перехватывая веревку двумя руками, словно вытягивал ведро из колодца. Вот уже показались спутанные светлые волосы. И тут Костя, замысловато выругавшись, перерезал веревку ножом. Тело полетело вниз, в саду закричали.

— Ты что, рехнулся? — подскочил к нему Алексей. — Что ты сделал, идиот!

— Это чучело, — потирая щеку, устало выдохнул Костя.

— Что?!

— Перевязанный веревкой мешок в ночной рубашке и парике. Пошутил кто-то.

— Ничего себе шуточки! За такие морду надо бить. Желательно ногами.

— Согласен, — кивнул Костя. — Дай-ка закурить.

Взяв у Алексея сигарету, он подошел к небольшому столику у окна, грубо сколоченному из некрашеных досок. Из стола неизвестно зачем торчал железный зазубренный штырь, рядом с которым горела свеча. Костя нагнулся и прикурил от нее.

— Видишь? — кивнул он на нее. — Знакомая свечечка?

— Как в церкви?

— Точно. И обгорела совсем немного.

— Ох, узнаю я, какой козел это устроил… Слушай, а зачем в столе гвоздь?

— Не знаю. Кажется, на нем какой-то инструмент крепили, когда дом отделывали.

Алексей выглянул в окно. Внизу уже поняли, в чем дело, испуганные крики сменились возмущением. Он подергал вбитый над окном крюк, на котором болтался обрезок толстой веревки.

— Смотри, как странно, — повернулся он к Косте. — Веревка не привязана за крюк, а пропущена через него, и узел намотан. К чему такие сложности? Ладно, пошли. Устроим родственничкам варфоломееву ночь.

Чучело лежало на земле. Вблизи оно мало напоминало человека, даже рук не было. Рядом сидел Дима и покачивался, словно китайский болванчик.

— Посмотри! — сказал Косте Никита, стоявший поблизости. — На рубашку посмотри.

То, что в темноте выглядело черным, при льющемся из окон свете оказалось темно-красным. Весь перед, от того места, где у человека располагается талия, и до самого низа.

— Кровь?

— Краска. Дим, где Вероника?

— Что? — очнулся Дима. — Вероника? Спать пошла. Не надо, чтобы она видела.

— Что здесь такое? Почему все кричат?

Вероника стояла на крыльце. Ее волосы были распущены, из-под голубого пеньюара без застежек, который она придерживала на груди, выглядывала длинная белая ночная рубашка. Точно такая же, как на чучеле.

Анна, сдавленно охнув, прикрыла рот рукой. Кто-то вполголоса выругался. Дима вскочил, пытаясь заслонить собой чучело.

— Ника, иди спать. Я сейчас приду и тебе все объясню.

— Какого черта ты командуешь? Что тут вообще происходит? Я хочу знать!

Она спустилась с крыльца и направилась к ним, каким-то странным неуверенным шагом. Не дойдя совсем чуть-чуть, она покачнулась, Дима рванулся к ней, чтобы подхватить, но Вероника устояла на ногах.

— Что… это? — прошептала она.

— Ника, не смотри!

— Что… это? — повторила Вероника, отталкивая Диму. — Это… я?

Все молчали. Она обвела их взглядом, одного за другим, с недоумением, словно спрашивая: «За что? Почему?».

— Ника, это просто чья-то глупая шутка, — не выдержал Никита. — Не обращай внимания.

— Да-да, — кивнула она. — Я понимаю. Просто мне… немножко нехорошо. Голова… кружится.

Она упала на землю мягко, словно превратилась вдруг в тряпочную куклу — такую же, как та. Не успевший ее поддержать Дима замер: Вероника лежала точно в такой же позе, как и чучело — на спине, повернув голову на бок, с лицом, закрытым волосами, руки и ноги под разлетевшимися полами пеньюара. А на белом шелке рубашки расплывались, становясь все больше и больше, багровые пятна.

Глава 18

— Да у нее выкидыш! — бросилась к Веронике Анна. — Надо скорую вызвать.

— Какая скорая, Аня! — махнула рукой Эсфирь Ароновна, бессильно опускаясь на ступеньку крыльца. — Дима, неси ее в машину и вези в Волхов.

— Почему в Волхов? — беспомощно спросил Дима.

— Да потому что до Питера не довезешь. Ребята, помогите ему. Подождите! Света, Марина, найдите кусок полиэтилена и какую-нибудь подстилку. И пару-тройку чистых полотенец.

Никита и Алексей подняли Веронику и понесли к машине. Она по-прежнему была без сознания, кровь пропитала уже весь низ рубашки и капала на дорожку.

— Да что же это такое!

Дима шел рядом, нервно крутя в руках ключи.

— Да иди ты быстрее, заводи! — прикрикнул на него Никита. — Или давай я поведу.

— Нет, я сам.

— Тогда с тобой поеду, все равно надо будет помочь.

— Пусть Аня едет, она все-таки врач, — возразила Эсфирь Ароновна.

— Какое сильное кровотечение! — уложив Веронику на заднее сидение Диминого «форда», Анна бросила на землю насквозь пропитанное кровью полотенце. — Надо лед на живот положить.

— Полина, у нас есть лед? — крикнула Эсфирь Ароновна, не поднимаясь со ступеньки.

— В домике, в холодильнике, — выглянула из дома домработница.

— Быстро неси!

— Я принесу, я знаю где, — опередил Полину Костя.

Не прошло и пары минут, как он вернулся с большим полиэтиленовым пакетом, набитым кубиками льда. Анна, как была, в длинном открытом платье, села рядом с Димой.

— Обязательно позвоните! — наклонилась к окошку Евгения. — Слышишь, Дима?

Лязгнули ворота, растаяли в темноте габаритные огни.

— Никита, — совсем старческим, дрожащим голосом попросила Эсфирь Ароновна, — будь добр, принеси валидол. В моей комнате, в тумбочке. В верхнем ящике. Что-то сердце закололо.

Давно перевалило за полночь. Полина убрала со стола и ушла к себе. Спать никто не собирался. Мерное тиканье часов действовало на нервы. Все ждали звонка. Или делали вид, что ждут. По большей части молчали, если и переговаривались, то вполголоса.

Эсфирь Ароновна, полулежа в кресле, смотрела в никуда. Она набросила на плечи черную вязаную шаль с кистями, которая резко подчеркнула ее бледность.

Гроза, казалось, прошла стороной, но неожиданно сверкнула молния, где-то совсем недалеко, и почти сразу же раздался грохот. От порыва ветра распахнулось окно, в листве зашуршали капли, сначала редко, потом чаще и чаще, пока дождь не полил стеной.

— Хоть бы успели доехать, — вздохнула Марина. Ей никто не ответил.

— А мне интересно, кто все это