Пирожки со вкусом преступления - Селия Брук

Как только Мэри закончила чтение ужасного творения Флойда Олсена, как в дверь замолотили.

– Старая дева и несостоявшаяся писательница?! – прокричала Бет с порога, не здороваясь.

Мэри молча посторонилась, пропуская разгневанную фурию в свою гостиную.

– Я его закопаю. Клянусь всеми святыми! Какой негодяй, какой чертов упырь! А как он назвал старую леди? Ее сын с утра уже обрывает телефон редакции, а этот подонок даже не думает брать трубку. Наверняка заперся у себя дома и ждет, когда все уладится. – Бет кинулась в кресло. Маффин еле успел вовремя с него спрыгнуть, чтобы не быть раздавленным яростной толстушкой.

– А ты почему такая спокойная? Он же и тебя обвинил бог знает в чем!

Мэри протянула подруге чашку свежезаваренного чая.

– Я от него ничего другого и не ожидала. Весь город знает, какой он балабол. Олсен и про других жителей писал гадости. Забудется.

– Не знаю, откуда в тебе столько ангельского терпения. Я на твоем месте больше не продала бы этому репортеришке ни одной тарталетки. Каков нахал! Бедная леди Брайтли! – Они обе смущенно прыснули, вспомнив, как проехался Олсен по подопечной Бет.

– На этот раз, я думаю, ему не поздоровится. Один из друзей сыночка Брайтли адвокат. Джонатан уже едет к нему. Если будет иск, тебе стоит присоединиться. Тебе и, похоже, всему городу.

Они обе снова рассмеялись.

Но, когда Бет, поворчав, ушла, Мэри погрустнела. Статья расстроила ее и заставила задуматься о том, как весь этот скандал скажется на конкурсе. А вдруг ее, как подозреваемую, просто не допустят к участию?

Чтобы успокоиться и взять себя в руки, она затеяла возню с пудингом. Запахи ягод, свежих сливок и мускатного ореха дарили ощущение уюта и умиротворения. За окном пошел шумный летний дождь, и Маффин уселся мордой к окну, чтобы наблюдать, как капли бьют по головкам садовых роз, отчего они будто танцуют и кланяются невидимому зрителю.

Весь день неприятное чувство преследовало Мэри. Что-то подсказывало ей, что она знает разгадку, но интерпретировать сигналы, которые ей посылала интуиция, не могла. А может, она и правда напала на Рафферти? Вдруг у нее потеря памяти? Нет, она точно помнила, как мучительно пыталась перед сном той роковой ночью осилить хотя бы пару страниц злополучного тома рассказов колониальных писателей. Они, похоже, не ставили своей целью понравиться читателям и быстро утомили Мэри, которая, не желая капитулировать перед интеллектуальными выскочками, еще полчаса просидела над книгой, прежде чем ее закрыть. Потом она выключила прикроватную лампу и легла спать с ощущением, что пробежала марафон. И если она не ходит во сне и не страдает избирательной амнезией, ночь она провела в своей постели.

Чувство тревоги нарастало и к вечеру совершенно вывело Мэри из себя.

– Ну и что же мне делать? – жалобно спросила она у Маффина, который ходил по комнате с озабоченным видом. Он только что поел и теперь ему предстояло выбрать удобное место, где можно было в тишине и спокойствии переварить свой обед. Услышав Мэри, он как будто передумал. Сделав еще один круг по комнате, вышел в холл и уселся перед входной дверью, громко мяукнув.

– Что тебе? – встревожилась Мэри, поскольку Маффин никогда не мяукал просто так. Ее кот был преисполнен собственного достоинства до краев, и если издавал какие-то звуки, они обычно обозначали что-то конкретное.

Маффин повторно мяукнул и, встав на задние лапы, передними уперся в дверь.

– Гулять хочешь? – догадалась Мэри. Маффин не был большим любителем прогулок, но изредка выбирался на улицу в сопровождении хозяйки. Мэри даже купила ему специальную шлейку. Наверное, временами ему хотелось вспомнить свою былую бродячую жизнь, которую он вел, будучи котенком.

Сегодня после дождя не очень-то хотелось выходить из дома, но, если Маффин просился гулять, он мяукал до тех пор, пока не получал желаемое. Противиться ему было бесполезно.

– Похоже, я и правда слишком балую тебя, – пробормотала Мэри, припомнив претензии бывшего мужа.

Она оделась, накинула на плечи дождевик, сунула в карман фонарик и прицепила коту шлейку.

– Вернемся, придется тебя отмывать, – посетовала Мэри. – И раз уж ты вытащил меня на улицу, пройдемся-ка с тобой до дома мистера Рафферти. Ты же не против, негодник?

Маффин, казалось, был совершенно не против. Во всяком случае, он больше не издал ни звука.

Мэри вышла на улицу с котом по дмышкой и зашагала в сторону Далтон-стрит. Редкие прохожие, попадавшиеся ей в столь поздний час, приветствовали ее и так и норовили погладить питомца. Тот сидел на руках у хозяйки с видом оскорбленной невинности. В конце концов, он не какая-то уличная псина, которую можно гладить кому вздумается!

Далтон-стрит находилась в трех улицах восточнее ее дома. Дома здесь были богатые, большие, а сама улица широкой и отлично освещенной. Дойдя до нее, Мэри поняла, что, найдись в тот неурочный час хоть один свидетель, он точно рассмотрел бы нападавшего в свете ярких фонарей. Когда-то Бет, только начав работать с леди Брайтли, жаловалась, что, когда она ночует с подопечной в одной комнате, яркое уличное освещение не дает ей спать, и потому выпросила у Джонатана Брайтли разрешение спать в комнате, выходившей окнами в сад.

Дом Рафферти находился в начале улицы у развилки, где Далтон-стрит убегала в одну сторону, а соседняя с ней Мейн-стрит – в другую. Коттедж, доставшийся злополучному критику от отца, был, пожалуй, самым красивым на улице. Даже особняк леди Брайтли, стоявший напротив и превосходивший его размером и величественностью, смотрелся бедным родственником по сравнению с обиталищем Рафферти. Каменный, двухэтажный, с черепичной крышей и большими окнами, дом критика был олицетворением респектабельной глубинки. Стены фасада были увиты плющом, а вокруг коттеджа вилась аккуратной лентой кованая изгородь. Над входной дверью горел багряный фонарик, озаряя все вокруг мертвенно-красным светом. Когда Рафферти только повесил его над своей дверью, в городе посмеивались тихонько над этим эпатажным и почти провокационным дизайнерским решением. Шуточки на тему «квартала красных фонарей» кочевали из гостиной в гостиную, пока сами собой внезапно не утихли. Дело в том, что дому Рафферти удивительно шел этот смелый фонарик, который странным образом придавал ему уюта и какого-то волшебного настроения в темных и сырых сумерках Уиллоу-Брук. Вскоре после того, как фонарь перестал быть предметом соседских пересудов, дом Рафферти появился в одном из крупных архитектурных журналов.

Оказалось, один из редакторов издания проездом оказался в Уиллоу-Брук и, очарованный местными видами, остался на выходные. Прогуливаясь как-то вечером по улицам