Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

Провернули сложный обмен. У них с отцом была двухкомнатная: дедушка Федя всем своим детям в качестве свадебных подарков купил кооперативные квартиры, хотя бабушка и возражала. В ней они с Генкой и жили. И сейчас живут с Никитой. А двушку Ольги Дмитриевны разменяли с доплатой на две однокомнатные — для нее и для отца.

Все бы хорошо, но Генка стал ее безбожно ревновать. К каждому встречному и поперечному. К соседу, к однокурсникам, к двоюродному брату, к продавцу в мясном магазине, к участковому врачу. Может, я веду себя как-то не так, может, повод даю, думала Света. Раньше-то ведь такого не было. Она старалась быть как можно незаметнее, перестала краситься, одевалась скромнее не бывает. Университет — магазин — дом. Однако становилось все хуже и хуже.

Генка начал пить. А что мне остается делать, говорил он, если у меня жена — потаскуха. Так разведись со мной, сквозь слезы кричала она. Ага, торжествовал он, я так и знал, не терпится от меня избавиться, чтобы на свободе развлекаться. Хрен тебе, не дождешься!

Света все же чуть было не ушла, но оказалось, что она ждет ребенка. Генка на какое-то время утих, а после рождения Машки все вспыхнуло с новой силой. К тому же от усталости ей было не до постели, а Генка быстро утешился. Внешностью его бог не обделил: высокий, широкоплечий, с большими карими глазами, которые вместе с длинными светлыми волосами производили какой-то магический эффект на лиц женского пола от пятнадцати и старше. Теперь он не только пил, но и гулял. Чем я хуже тебя, говорил ядовито, нисколько не думая о том, что Свете, замученной бесконечными Машкиными болезнями и капризами, было совершенно не до гулянок.

Не сразу она сообразила, откуда ветер дует. Бабушка Фира, вот кто трудился в поте лица.

Ты, внучек, за Светкой приглядывай, намекала Генке, она у нас такая девчонка… бедовая.

Ты следи за своим, в лоб рубила ей, тот еще кобель.

Она терпела. Ради Машки терпела — та отца обожала, хотя и побаивалась. А Света себя презирала и считала тряпкой, о которую все вытирают ноги. И вполне заслуженно. Наверно, такая она и есть. А уж как стыдно было перед отцом и свекровью… Та Свету жалела, с сыном ругалась — бесполезно.

Машке исполнилось шесть. Однажды Генка повез ее к своей матери. Света лежала дома с температурой. На обратном пути он, видимо, подумал, что женушка одна не скучает. Завернул в бар и основательно нагрузился, забыв о том, что везет в машине ребенка.

Реанимация, кислый больничный запах, дни и ночи, слившиеся в одно бесконечное, страшное время. Зурбинского она выставила за дверь, покидав в чемоданы его носки и трусы. И такая от нее яростная волна шла, что он не посмел возражать. А потом, уже после развода, ярость погасла, остались только слезы и страх перед будущим. И чувство ответственности за ребенка, который уже никогда не будет жить так, как другие.

Куда делся Генка, Света не знала. От матери он съехал. Когда через год свекровь оказалась в больнице с тяжелой болезнью почек, он ни разу у нее не появился. За Ольгой Дмитриевной ухаживала она, разрываясь между нею и Машей. Благо, отец помогал. А еще и работать надо было: она делала на дому переводы с итальянского.

В палате появилась еще одна женщина, тоже безнадежная, из Петрозаводска. За нею ухаживал сын Никита, бывший полковник-пограничник. Они разговаривали, помогали друг другу. Никита был старше на десять лет, невысокий и крепкий, однако военная выправка делала его фигуру внушительной. Коротко стриженные, русые с проседью волосы, открытый лоб с глубокой поперечной морщиной. Но самым удивительным в нем был взгляд.

Света наблюдала за ним украдкой. Его темно-серые глаза словно смотрели в какой-то реально существующий, но невидимый для нее мир. Он возвращался из него, и на секунду взгляд становился растерянным и беззащитным, как у близорукого человека, который снял очки и почти ничего не видит. И тогда Света вдруг чувствовала к нему острую жалость — такую она испытывала до сих пор только к дочери. Но вот Никита становился прежним, строгим и собранным, и ей делалось за свое непрошеное чувство неловко.

Как-то она пришла к свекрови и обнаружила кровать ее соседки пустой.

«Умерла Ира, — вздохнула Ольга Дмитриевна. — И мне пора».

Через два дня, поздно вечером, раздался звонок.

«Завтра утром улетаю, — Света узнала Никитин голос. — Вот, звоню попрощаться».

Она говорила что-то такое дежурное, соболезнующее, вежливое. А потом всю ночь не спала, не могла дождаться утра. Бросила Машку на соседку и понеслась через весь город в аэропорт. Объявили посадку, Света вертела головой во все стороны, испугалась, что просмотрела, пропустила, в отчаянье резко повернулась и… попала прямо в Никитины объятья. От него пахло терпким одеколоном и мятными леденцами. Он ей что-то говорил, она что-то отвечала, а запомнила одно: «Я приеду к тебе».

Приехал. И остался. И готовит вот на кухне мясо по китайскому рецепту.

Зазвонил телефон.

— Кит, возьми, это, наверно, папа, — крикнула Света.

Он поговорил, вошел в ванную, сел на край.

— Что?

— Не хотелось бы быть циничным, но… Похоже твоя мечта вполне может осуществиться.

— Ты хочешь сказать?.. — Света резко села, вода выплеснулась на пол.

— Да. Бабушка умерла.

— Как? Когда? Кто звонил?

— Отец. Ему позвонила Полина, в истерике. Короче, все уехали, Эсфирь Ароновна сказала, что ночью плохо спала, поэтому хочет подремать. Попросила, чтобы Полина разбудила ее в пять часов пить чай. Та пришла и…

— Сердце?

— Наверно. Миша повез ее в город, в Джанелидзе.

— А разве так можно? — удивилась Света.

— Нет, конечно. А что им было делать? Сто лет ждать труповоз? Они договорились, что скажут, будто ей стало плохо и Миша повез ее в город, а по дороге она умерла. Не все ли равно.

— И правда.

— Кирилл Федорыч туда приедет, официально опознает. Обещал потом позвонить.

— Не знаю, что и сказать, — Света включила душ, чтобы смыть мыло. — Не знаю. Когда твоей бабке под восемьдесят, знаешь, что она может умереть в любой день. Но говоришь: пожалуйста, еще не сегодня. Даже если совсем ее не любишь. Когда я говорила про мечту, это не значило, что жду с нетерпением, — она вытащила пробку, сняла с батареи полотенце. — Жутко все-таки. Сначала шутки эти глупые, потом Вероника, а потом и бабушка. Самая старая в семье и…

— Я понял, — Никита помог ей